Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

— О таком, как я, что сидит тут перед вами, вы, господин Джура, могли бы целую книгу написать. И вы преспокойно можете назвать меня там моим полным именем, я никого не боюсь, потому что такой человек, как я… Я всегда был против политики, против любой политики, вы понимаете меня? И вот мне пришлось бросить свою мастерскую и своих клиентов — пойдите спросите в Шибенике, там меня каждый знает. У меня там двухэтажный дом, с ванной комнатой, а кто женится на моей единственной дочке, тот может поздравить себя. И вот я вынужден был уехать из Шибеника, болтаться неизвестно где и опять на старости лет стать солдатом, даже еще нерегулярных частей, а почему? Я спрашиваю вас, почему? Если я против политики, вообще против всякой политики! А потому что моя сестра вышла замуж за одного человека, за одного бездельника. Я всегда не мог его терпеть, и вот, представьте себе, именно он и стал большим человеком у этих усташей — это вот они сейчас стреляют там наверху! Ну да! А что оставалось делать?.. И тут этот зятек заявляется ко мне в мою собственную мастерскую и начинает мне угрожать, а сам так и пыжится: он желает вот так, а эдак ему не нравится, ну я и вышвырнул его, и тут началась драка. А потом они ввалились ко мне, хотели меня арестовать, я, видите ли, враг хорватского государства, а за это полагаются такие кары, что волосы встают дыбом; вот мне и пришлось дать деру и болтаться где попало, пока не прибился к «зеленоборцам», а все потому, что моя сестрица влюбилась в блондина с усиками. Пропишите мою историю в книжке, потому что это великая несправедливость, и я обещаю вам, господин Джура, я куплю ее и всё кафе «Корсо» купит тоже, я там, собственно, свой человек.

Второй молодой мужчина прервал его:

— Хватит болтать, токарь! Вставай, товарищ Джура, нам пора идти. Я рад, что увидел тебя, прежде чем ты отправишься в свой дальний путь. Я делал доклады по твоим книгам в студенческом кружке, в Сараево. Я говорил не только одно хорошее, но сейчас не время спорить об этом, может, как-нибудь потом. И, пожалуйста, береги себя, твоя миссия очень важная. Канат слишком короткий, мы не сможем обвязать тебя кругом. Тебе придется двумя руками крепко держаться за него, пока мы будем медленно разматывать его, и все время отталкиваться ногами от скалы. Понимаешь? А, смотри-ка, танк горит. И павильон тоже, но главное, что танк горит.

Они бросились на землю. Иначе их было бы видно со стороны Зеленой бухты. Было уже совсем светло. Взрывы еще продолжались какое-то время.

— Вон, вон, смотри, лодка идет! — крикнул токарь. Они уставились на море. Одинокий парус приближался к бухте, рыбак что-то крикнул. С берега ему ответили. Раздался громкий смех.

— Пора, — прошептал юноша. Канат уже лежал наготове. Джура схватил конец обеими руками и повис в воздухе, поискал в скале ногой уступ, нога соскользнула, и он ударился коленом, но каната из рук не выпустил.

— Не бойся! Не паникуй! Желаю тебе удачно добраться до места, Джура, и целым и невредимым вернуться назад! Мы будем ждать тебя, — сказал сараевец, вместе с токарем медленно разматывая канат.

— «Ах, какая красная феска — о матушка моя! Красная феска у моего милого — о матушка моя!» — пел рыбак.

Лодку не видно было со стороны бухты, ее прикрывала выступающая в море Черная скала.

— «О, какие черные глаза — о матушка моя! Черные глаза у моего милого — о матушка моя!»

— Не коленями, Джура. Ногами отталкивайся, пятками, пятками, — шептал юноша.

А рыбак орал во все горло свою песню:

— «О, какие сладкие губы — о матушка моя! Сладкие губы у моего милого — о матушка моя!»

Двое рыбаков протянули вверх руки, подхватили Джуру и опустили его в лодку. И оба с триумфом запели:

— «Ах, если бы он только пожелал — о матушка моя! Ах, если бы он только целовал меня — о матушка моя!»

Они уложили его на дно лодки и прикрыли сверху зеленым брезентом. Лодка развернулась.

Рыбаки затянули песню сначала. Мужчины в бухте что-то кричали им. Рыбак помоложе ответил им жестом: он поднял руку и прихлопнул несколько раз ладонью по кулаку. В ответ раздался дикий гогот.

Глава вторая

Маленький низенький домик, с просторной кухней и двумя крошечными комнатками, стоял посреди двора, обнесенного оградой из камней. Он был крайним в деревне и прилепился к ней с южного бока, у подножия скалистого мыса, которым заканчивался полуостров.

Из кухни открывался вид на море и на часть острова, расположенного напротив. Комнаты выходили на пологий склон, покрытый каменной осыпью, над ним возвышалась лысая макушка серой горы.

Прошло больше девяти лет, как Люба переехала в этот дом. И больше десяти с той летней ночи, когда прямо из постели увели ее любимого. Не как воспоминание прошлого, а как вечно живущий в ней, нескончаемый и бесконечно терзающий ей душу миг запечатлелась в ней картина: искрящаяся каменистая дорожка в саду, высвеченная лунным светом, двое чужих людей и связанный Андрей, идущий позади них. Потом похороны в городе, волнения. Из-за нее он замешкался при побеге, и потому она чувствовала себя виноватой в его смерти. Так считали все, и она сама так считала. После него осталась мать, невеста же мученика никому не нужна, даже подозрительна.

Только намного позднее вспомнили, что такая, однако, существовала. Крестьяне соседней деревни, а не той, где она жила, заботились о ней, помогали, защищали, когда она нуждалась в защите, и предложили ей этот дом, владелец которого давным-давно исчез и никто не знал куда.

Мара приехала к ней, лишь когда сама овдовела. Но она молчала и ни слова не говорила о прошлом. Люба спрашивала себя, зачем она вообще приехала к ней. И, только прощаясь с Любой, она спросила, не нужна ли Любе помощь, не хочет ли она перебраться в город и начать новую жизнь. С гибели Андрея прошло еще только шесть лет. Она не ждала, что случится чудо и он вернется, но она жила памятью о нем. И сознанием собственной вины.

Примерно через год после того к ней приехал писатель Джура. Он привез картину маслом, портрет Андрея, и книгу. В ней, сказал Джура, он «использовал» Андрея. Она не совсем поняла, что это значит.

Странный человек с пленительными глазами остался на несколько недель в деревне, он жил в доме учителя Бугата. Каждый вечер Джура приходил к ней. Впервые она опять почувствовала влечение к мужчине. Однажды вечером, в грозу, это желание с такой силой охватило ее, что она не знала, как скрыть свои чувства. Но он, казалось, ничего не замечал. Именно в тот момент он рассказывал ей о женщине, от которой постоянно убегал, а она, однако же, опять ловила его. Люба очень хотела, чтобы он наконец уехал. Но он не уезжал, ждал, пока «женщина с лассо» не приедет за ним. И однажды она приехала. Ну наконец-то он уедет из деревни, а он остался еще на неделю.

Он обещал писать; но не сдержал своего обещания.

И портрет, и книга взволновали ее. В них она встретилась с Андреем, то очень похожим, то совершенно не похожим на того мужчину, которого она любила. Неужели она просто плохо знала его? Может, она была слишком молода и глупа, и потому он никогда не раскрывался перед ней? Значит, она скорбела о человеке, который не любил ее. И только сейчас она поняла, какими долгими были эти семь лет. Она, конечно, жила, это так, вела небольшое хозяйство и кормилась им, как и все другие в деревне. Но ведь ей скоро двадцать восемь, она не замужем, и никаких надежд на то, что какой-то мужчина посватается к ней. Ведь для деревни она оставалась скорбящей невестой и должна была остаться такой навсегда.

Проходили месяцы, они складывались в годы — она ждала, что опять появится Мара и еще раз предложит помочь ей и перевезет ее в город. Но никто не появлялся.

Потом началась война. И тут про нее вспомнили друзья Андрея, потому что им понадобился ее дом. С тех пор она была с ними заодно.

Через нее осуществлялась связь между Зеленой бухтой и берегом. Когда люди Мары укрылись на редюите, она долго не получала от них вестей. Однако же из кухни она могла видеть время от времени движение наверху, на горе, где ее друзья ждали нападения.

Первые выстрелы на рассвете разбудили ее, она кинулась в огород. Там она просидела полдня у сложенной из камней ограды, пока наконец все кругом опять не стихло.

И вот наступил вечер. Она сидела у холодной плиты. Надо бы развести огонь и сварить хотя бы супу, но у нее было такое чувство, словно ее долго били по рукам и ногам, и она ничего не может больше делать, кроме как сидеть на стуле, опустив голову на грудь, и ждать, пока кто-нибудь со стороны не вдохнет в нее сил, чтобы подняться. Нет, она не будет растапливать плиту, не будет ничего есть, только бы скорее в постель, и спать, спать. Но ей казалось, что до соседней комнаты очень далеко.

— Я больше не могу! — сказала она вполголоса. — Я действительно больше не могу!