стол белый хлеб, достал из шкафа сливки и масло, полученные им накануне от пастухов. Но батюшка не разрешил принести их к столу, он сказал:
— Не портите аппетита, я пришел пригласить вас к завтраку.
— Вероятно, попадья приготовила что-нибудь очень хорошее, — улыбаясь сказал учитель.
— Если не хорошее, но и не плохое, — ответил батюшка также с улыбкой.
— Безусловно, хорошее! Я отказываюсь ставить на стол свое угощение, пусть остается! — вот и будет готов мой сегодняшний обед!
Как он изменился, как смягчился его характер, как ласково разговаривал с этими людьми! Я всегда считал его нетерпеливым, суровым, упрямым, даже деспотом. Теперь же он казался мне выразителем чувств и настроений крестьянства, из среды которого он вышел и сердцу которого умел быть любезным.
После кофе мы все отправились в дом священника. Солнце всходило. Восход его был очаровательнее вечерней зари! Над росистой травою медленно поднимался туман и исчезал в вышине. Молодые девушки возвращались с родника, держа на плечах глиняные кувшины. Утренний холодок разрумянил их лица. Старики сидели на плоских кровлях домов, грелись под утренними лучами солнца и глядели на море, расстилавшееся перед ними, как огромное серебряное блюдо. Запоздавшие поселяне спешили в поле — вдали уже сверкал серп жнеца! Стада коров и табуны лошадей давно уж на пастбище, а овцы только теперь стали щипать свежую травку да сочные цветы. Прекрасно утро на селе, спокойное, мирное утро счастливого поселянина, чей пот, смешавшись с росой, орошает поля, чей труд не эксплуатируется, чьи дети весь год могут иметь насущный хлеб и теплое жилище!
При виде нас сидевшие на кровлях поселяне вставали на ноги и приветствовали. Это приветствие относилось, прежде всего, к священнику, рэсу и учителю, которые одинаково пользовались уважением всей деревни. Из отверстий на кровлях густым столбом поднимался дым и смешивался с тонким, прозрачным туманом — в домах затопили тóрни[133]. Во дворе дома священника сын его собственноручно убирал своего коня. Мы стояли поодаль и любовались прекрасным жеребцом. Учителю вздумалось подшутить над ним.
— Что ты так холишь его, — сказал он, — все равно украдут.
— Кто сможет украсть? — самоуверенно заявил он, продолжая свое дело.
— Например, я!
— Не сможешь.
— Нет, смогу!
Священник рассказал про тяжелую цепь и о других предосторожностях, к которым прибегал его сын с целью сохранить любимого коня.
— Но цепь можно легко перерезать, — холодно заявил учитель, — это не спасет коня!
— Легко? — спросил возмущенный хозяин коня, — ну-ка, попробуйте!
С этими словами он вбежал в конюшню и, вытащив тяжелую цепь, бросил к ногам учителя. Он трясся от гнева, учитель же пренебрежительно смеялся. Это еще сильнее рассердило его.
— Которым концом привязываешь лошадь? — спросил учитель.
Он указал.
— Привяжи так, как ты это делаешь постоянно.
Мы с нетерпением ждали, чем кончится спор.
Учитель достал из кармана складную пилу, похожую на нож, и, ухватившись за цепь, стал пилить. Распилив до половины, изогнул руками место распила — цепь порвалась. Все были поражены не столько пилою, резавшей железо, сколько могучей силой учителя, сломавшего железо.
— Видал? — обратился он к ошеломленному сыну священника, — возможно украсть твоего коня, или нет?
— Возможно, — ответил тот кротко, — если вор будет обладать твоей пилой и силой твоих рук.
Учитель, не показав пилу никому, сложил ее и положил в карман. Каким значительным становится человек в глазах крестьянина, когда мастерство удивляет, поражает его! Находчивость учителя облетела соседние избы с быстротою молнии, со всех сторон потекли любопытные, но учитель из скромности уже скрылся в землянке священника.
Завтрак был готов. Попадья стала разливать по тарелкам кушанье, варившееся в знакомом нам котле. Застоявшееся на поверхности масло обильно сочилось в тарелки. Это было кушанье наподобие арисы́, называемое «кешкóк».
После завтрака мы отправились в дом рэса. Сюда мы прибыли, отсюда же должны были уехать, в противном случае, мы могли нанести обиду хозяину дома. За ночь мы настолько свыклись с этими людьми, что нам казалось, будто мы годами жили с ними. Аслану с большим трудом удалось убедить их отпустить нас. Наших лошадей скрыли, чтоб помешать отъезду. Каждый из крестьян говорил: «Надо бы отломить кусок и моего хлеба»! Они готовы были держать нас у себя месяцами, водить по всем домам, где мы могли встретить накрытый стол и открытое сердце.
Поблагодарив добрых, гостеприимных хозяев, мы стали прощаться. Аслан пожал всем руки и сел на коня. Мурада — покупателя ореховых пеньков — мы оставили там, ему временно отвели комнату в ограде церкви. Я, Аслан и Джаллад тронулись в путь.
Учитель поехал провожать нас. Он сидел на коне, вооруженный с ног до головы, с длинным копьем в руке. Деревенские девушки заглядывались на стройного, миловидного всадника. По правде говоря, не было границ и моему восхищению! Я впервые видел его сидящим верхом на лошади в полном вооружении. Под ним фыркал и резвился ретивый конь, словно гордился, что им правит лучший из деревенских парней. Не прошло и нескольких минут, как от резвости и радости удила лошади и шея стали покрываться пеной.
Долго ехал он с нами, деревня давно скрылась за горизонтом, мы въехали в горы. Аслан несколько раз просил его воротиться назад, но ему тяжело было расстаться с нами.
Мы ехали по узкой тропинке парами. Он с Асланом — впереди, я с Джалладом за ними. Учитель был молчалив. Какие мысли проносились у него в голове? Какие переживания омрачали его душу? Будто из сочувствия своему хозяину, присмирел и конь. Два задушевных друга должны были расстаться. Один ехал далеко-далеко, за моря, за океаны… А другой оставался в горах страны Рштуни. Встретятся ли они опять, или им предстоит вечная разлука?.. По-видимому, эта мысль волновала, тревожила сердце впечатлительного юноши.
Въехали в небольшой овраг, вдававшийся в объятья гор. С высокой скалы сбегала вниз прозрачная, как хрусталь, вода и, пробежав небольшое расстояние, скрывалась в чаще кустарника. Немного выше, у самой вершины горы, молчаливо вглядывался в овраг покрытый мхом могильный крестный камень. Никому не было известно, о какой драме повествует этот молчаливый памятник. Здесь иногда появлялись крестьянки, курили ладан и исчезали. Смутная легенда сохранила память о мученике, загубленном на этом месте. Из слез его матери образовался тот кристальный родник, который с вышины стекал вниз.
Под этим могильным камнем сошли с коней Аслан и учитель. Я с Джалладом также спрыгнули с лошадей, но не подошли к ним, не хотели мешать душевному излиянию, не хотели быть свидетелями их слез и взаимных обетов. Было так необычайно, возвышенно, свято, как тот безмолвный памятник, обросший