входит в класс. В прихожей он заключил меня в объятия. Я не смог вымолвить ни единого слова, все перепуталось в голове, все позабылось от волненья! Я только обвил руками его шею.
Мы вошли в комнату. Аслан молча сидел за письменным столом. Две свечи освещали разбросанные бумаги. Видно было, что и они провели бессонную ночь. Я рассказал о себе.
— Могу себе ясно представить это, — сказал, смеясь, учитель, — батюшка своими молитвами не дал бы тебе покою. Он, хоть и фанатик, но прекрасный человек!
Он взял меня за руку, усадил возле себя на маленькую армянскую тахту[132], покрытую прекрасным ковром, — произведение местного коврового искусства. Он смотрел на мой рост, заглядывал в лицо и долго не отпускал моей руки. Будто впервые видит меня, будто долгим взглядом желал утолить давнишнюю тоску.
— Я никак не ожидал встретить тебя в этой деревне, — прервал я молчание.
— А я ждал вас, — ответил он, положив руку мне на плечо.
— Следовательно, ты знал, что мы будем здесь?
— Как не знать… Скажи мне, — переменил он разговор, — нравится тебе деревня?
— Прекрасная местность, великолепные виды открываются отсюда!
— И жители хорошие, — заметил он.
Мы разговаривали тихим голосом, чтобы не мешать Аслану. Он делал какие-то вычисления, был поглощен решением какой-то задачи. Наконец, он отложил карандаш, проговорив:
— Черт побери, не выходит!..
Учитель подошел к столу.
— Эти числа надо сложить…
— Я это пробовал…
— Но ты допустил ошибку… вот здесь…
Аслан вновь взял в руки карандаш.
Учитель вернулся ко мне.
— Расскажи, в каких краях ты побывал, с какими людьми встречался, какое впечатление произвело виденное тобою?
— Ведь ты очень хорошо знаешь, где я был и с какими людьми встречался, — ответил я с улыбкой.
— Знаю, знаю, все знаю…
— Зачем же спрашиваешь?
— Меня интересуют твои впечатления и твои взгляды.
Я вкратце передал ему свои путевые впечатления, рассказал, как тяжело было мне видеть развалины родной земли, как я страдал от всеобщего народного бедствия. Он слушал меня внимательно. На лице его нетрудно было заметить радость и гордость наставника при виде серьезного продвижения вперед своего любимого ученика. Он вновь обнял меня, сказав:
— В тебе пробудилась мысль, Фархат. Ты достаточно развился.
— Этим я обязан ему, — указал я на Аслана.
Аслан поднял голову и самодовольно улыбнулся — не знаю, был ли он удовлетворен моим ответом или же радовался решению трудной задачи. По-видимому, правильнее второе предположение, потому что он положил карандаш на стол и произнес про себя: «Вот и вышла!»…
Как я узнал впоследствии, Аслан высчитывал, сколько понадобится денег для постройки проселочной дороги до пристани Датван и сколько времени потребуется на эту постройку.
Из рассказов священника я узнал многое о жизни учителя, об его привычках, о его школе. Теперь достаточно было одного лишь взгляда, чтоб удостовериться в правильности сказанного.
Но его школа, жилище, его необычайные привычки и вся его деятельность, изумлявшие священника и казавшиеся ему странными, производила на меня совсем иное впечатление. Во всем этом я видел самоотверженность миссионера, его апостольство. Его миссия была настолько многообразна, насколько многосторонними и разнообразными были нужды народа, воспитанию и благосостоянию которого посвятил он всю свою деятельность, чему он пожертвовал свои личные интересы.
Меня удивляло одно: что я видел и слышал, не могло быть результатом кратковременной работы. С тех пор, как я расстался с ним в доме охотника Аво, не прошло много времени. Неужто за такой короткий срок можно было сделать так много? Без сомненья, он давно уже имел сношения с крестьянами этого села. Из слов рэса я узнал, что детей он обучал, главным образом, зимою, а в остальное время он был свободен — занимался с крестьянами или же ездил на родину повидаться с родственниками. Где его родина? Кто его родственники? — это я знал хорошо… Очевидно, во время этих перерывов и приезжал он к нам, и я имел возможность встречаться с ним. Когда же он расставался с нами, возвращался опять в эту деревню или разъезжал по другим местам. Вот почему он временами показывался у нас и внезапно исчезал…
— Знаете, сегодня вы помешали мне пойти в церковь, — сказал он серьезным тоном, — я никогда не пропускаю ни утренней, ни вечерней службы.
— Ну и ступай, — ответил Аслан, иронически улыбаясь.
— Поздно, народ уж расходится.
Он поднял оконную занавеску, посмотрел в сторону церкви. Солнце еще не взошло, а служба была окончена. Его набожность меня поразила тем более, что мне были известны его взгляды на религию.
— Очевидно, живя вблизи монастырей, заразился религиозным духом, — заметил я со смехом.
— Да… — кивнул он утвердительно головой. — Но какая польза совращать верующего крестьянина? Если учитель не ходит в церковь и не постится, он не может иметь никакого влияния на крестьян.
— Неужели ты и постишься?
— Не только пощусь, но и целые дни провожу без пищи.
Со слов священника я знал, с какой целью он не принимает пищу. Аслан же, услыхав последние слова, проговорил:
— Все это прекрасно, совращать крестьянина не следует, но какая польза поощрять религиозные предрассудки? Все старое, все ненужное должно быть уничтожено.
— Пусть будет уничтожено, — ответил он, считая замечание Аслана преждевременным, — но зачем торопиться отрывать от дерева старый лист? Ведь он сам завянет и упадет после появления нового.
— Необходимо торопиться, потому что, уничтожив старое, мы даем возможность новому развиваться быстрее…
Спор был прерван. Кто-то постучался в дверь.
— По всей вероятности, священник, — сказал учитель, — каждое утро после церковной службы он приходит ко мне пить кофе.
Он пошел открыть дверь. За это время Аслан собрал разбросанные по столу бумаги и запер их в ящик. Вошел священник в сопровождении рэса. Со словами «доброго здоровья» и «да благословит вас бог!» они сели на кровать учителя. Спросили, как провел ночь господин доктор, спокойно ли спал? Аслан поблагодарил за внимание. Стали говорить о том, что сегодня в церкви дьякон спел шаракан очень хорошо, что голос его становится приятнее, а у другого дьякона, наоборот, портится от злоупотребления спиртными напитками. В конце концов они пришли к выводу — запретить ему пить.
Учитель не держал слуг, сам убирал свои комнаты, сам готовил себе еду, теперь он принялся за приготовление кофе для себя и для гостей. Нежелание иметь слуг объясняли его скромностью, неприхотливостью, но возможно, что он избегал иметь в доме лишний глаз. Иногда ему помогал звонарь, глухой на оба уха и плохо видевший.
В комнате топилась печь, на ней давно уже кипел кофе и грелось молоко. Учитель разлил кофе гостям, поставил на