Капитану, в отличие от его адмирала, явно нравилось обмусоливать до завтрака давно принятые решения.
– А это – место, куда они будут держать курс, – безжалостно продолжал он, глядя за корму на Пуэрто-Рико.
– Да, – ответил Хорнблауэр. Еще минута-другая этого бессмысленного разговора – и можно будет укрыться в каюте.
Фелл взял рупор и направил его вверх:
– Эй, на мачте! Смотри хорошенько, не то шкуру спущу!
– Есть, сэр! – долетел ответ.
– Поголовные, – виновато объяснил Фелл.
– Они всем нам были бы весьма кстати, – вежливо согласился Хорнблауэр.
Британское правительство платило вознаграждение за каждого освобожденного на море раба; эти деньги, как и призовые, делились между командами кораблей, участвовавших в операции. По сравнению со сказочной добычей военных лет то были сущие крохи, но пять фунтов за голову при захвате большого невольничьего корабля давали вполне ощутимую сумму. И четверть ее шла капитану. С другой стороны, восьмая часть доставалась адмиралу, командующему флотом, где бы тот ни находился во время захвата. Хорнблауэр, у которого под началом было двадцать кораблей и судов, получал восьмую часть всех их поголовных. Эта система дележа объясняет, каким образом во время великих войн адмиралы, командующие Ла-Маншским или Средиземноморским флотом, становились миллионерами, как, например, лорд Кейт.
– Мне – более чем кому-либо, милорд, – сообщил Фелл.
– Возможно, – ответил Хорнблауэр.
Он слышал краем уха, что Фелл в долгах. Тот после Ватерлоо много лет был на половинном жалованье и даже сейчас как капитан пятого класса получал меньше двадцати фунтов в месяц; впрочем, и такое назначение в мирное время считалось большой удачей. Хорнблауэр сам когда-то был нищим капитаном, носил хлопковые чулки вместо шелковых и бронзовые эполеты вместо золотых. Однако у него не было ни малейшего желания обсуждать до завтрака табель капитанских жалований.
– Леди Фелл, милорд, должна поддерживать свое положение в свете, – назойливо продолжал сэр Томас.
Хорнблауэр слышал, что она – особа расточительная.
– Будем надеяться, сегодня нам повезет, – сказал он, все еще думая о завтраке.
По мелодраматическому совпадению в этот самый миг с мачты раздалось:
– Вижу парус! Парус на ветре!
– Может быть, это то, что мы ждали, сэр Томас, – сказал Хорнблауэр.
– Возможно, милорд. Эй, на мачте! Каким курсом движется парус? Рулевой, держать круче к ветру!
Хорнблауэр отступил от наветренного фальшборта, чувствуя, что никогда не привыкнет к положению адмирала, вынужденного со стороны наблюдать, как в решительную минуту кораблем правит другой. Мучительно оставаться зрителем, но куда мучительнее было бы уйти в каюту и не знать, что происходит, – хуже даже, чем еще на какое-то время отложить завтрак.
– Эй, на палубе! Это двухмачтовик! Идет прямо на нас. Поставлены все паруса до бом-брамселей. Капитан, сэр, это шхуна! Большая шхуна! Все еще идет прямо на нас!
Молодой Джерард, флаг-адъютант, выбежал на палубу при первом окрике с мачты и теперь стоял на своем месте подле адмирала.
– Топсельная шхуна, – сказал он. – Большая. Вероятно, это то, что мы ждали, милорд.
– А возможно, и нет, – ответил Хорнблауэр, изо всех сил пытаясь скрыть нелепое волнение.
– Вот и она! – объявил Джерард, глядя в подзорную трубу. – Быстро приближается! Гляньте, какой наклон мачт! Гляньте на форму топселей! Милорд, это не карибская шхуна.
Не будет очень уж невероятным совпадением, если это и впрямь окажется невольничье судно. Хорнблауэр разместил «Клоринду» на ветре от Сан-Хуана именно в расчете на такую встречу. Испания готовится вслед за другими державами запретить работорговлю, так что каждый капитан невольничьего корабля спешит доставить больше товара и продать по ценам, взлетевшим в ожидании запрета. Главный невольничий рынок испанских колоний – в Гаване, в тысяче миль к западу, но можно не сомневаться, что капитаны по пути из Африки сделают остановку на Пуэрто-Рико, чтобы пополнить запасы воды и, возможно, продать часть груза. Логично было отправить «Клоринду» наперехват.
Хорнблауэр навел подзорную трубу на быстро приближающуюся шхуну и увидел то, о чем говорил Джерард. Над горизонтом уже показался весь корпус. Изящные обводы и высокие мачты – все говорило о том, что строители пожертвовали водоизмещением ради скорости. Это имеет смысл, только если возить скоропортящийся – то есть человеческий – груз. На глазах у Хорнблауэра квадраты прямых парусов сузились, а промежутки между мачтами стали заметно больше. Шхуна повернула прочь от фрегата – окончательное подтверждение их догадки, что это невольничье судно. Теперь она шла правым галсом на безопасном расстоянии, и расстояние это стремительно увеличивалось.
– Мистер Сефтон! – заорал Фелл. – Наполнить грот-марсель! За ней, на правом галсе! Поставить бом-брамсели!
Матросы дисциплинированно побежали к брасам, другие полезли по вантам ставить паруса. Через несколько мгновений «Клоринда» уже летела в самый крутой бейдевинд. Все паруса, какие мог нести фрегат при свежем пассате, были поставлены, все реи круто обрасоплены; корабль сильно накренился, и набегающие волны, разбиваясь о наветренную раковину, прокатывались по палубе завесами брызг, ветер ревел в снастях – разительная перемена в сравнении с покоем, царившим всего минуту назад.
– Поднимите флаг, – распорядился Фелл. – Посмотрим, что они ответят.
В подзорную трубу Хорнблауэр увидел, как над шхуной взметнулся флаг – красно-золотой, испанский.
– Видели, милорд? – спросил Фелл.
– Извините, сэр, – вмешался Сефтон, вахтенный офицер. – Я знаю эту шхуну. Видел ее дважды в прошлом плавании. Это «Эстрелья».
– «Австралия»? – изумленно воскликнул Фелл, не разобрав испанское слово.
– «Эстрелья», сэр. «Эстрелья дель Сур». «Звезда Юга», сэр.
– Тогда я про нее знаю, – сказал Хорнблауэр. – Фамилия ее капитана – Гомес. Доставляет по четыреста невольников в