— Где ты была? — интересуется он, сложив руки на груди.
— А что за менторский тон?
— Я просто спрашиваю.
Я разуваюсь, пользуясь этой паузой для того, чтобы понять, могу ли я действительно скрывать от брата эту тайну. Такого опыта у меня еще не было. Может быть, я не рассказываю ему все досконально, но привыкла, что в целом мы знаем все друг о друге.
Выпрямляясь, я трусливо прячу взгляд:
— Я гуляла.
— С кем?
— Бо, ты мой брат или надзиратель?
Он фыркает и уходит в спальню, награждая меня выразительным взглядом.
Все тело горит от стыда. Разве это того стоит? Почему нельзя рассказать хотя бы Бо? Но, прежде чем принимать такие решения, мне все же нужно поговорить с Ваней. Я все же пообещала. Поэтому я иду в ванную, принимаю душ, надеваю чистую пижаму, которая лежит там же в шкафчике. Когда живешь с двумя мужчинами, находишь варианты облегчить ваше бытовое сотрудничество.
Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Взгляд почти сумасшедший, щеки красные. Понять бы только, это к добру или нет. Собираю волосы в высокий пучок и выхожу.
Я останавливаюсь в коридоре и прислушиваюсь. Во всей квартире тихо. Папа наверняка уже спит, он ложится рано. Богдан, видимо, на меня обиделся. Но мне сейчас очень нужна его поддержка.
Я тихо захожу в спальню, замираю на пороге. По дыханию слышу, что брат не спит. Пытается притвориться, но я слишком хорошо его знаю.
Я иду прямиком к его постели, решительно откидываю одеяло, забираюсь к Бо под бок. Он обнимает меня, но молчит.
— Обижаешься? — спрашиваю тихо.
— Просто не понимаю, Энж.
— Я потом все расскажу, ладно? Я была с Громовым, — уж это точно можно ему рассказать.
— Вы вместе?
— С ума сошел? — я приподнимаю голову и в темноте пытаюсь поймать его взгляд. — Нет, конечно. У него девушка. Просто общаемся.
— Ага, — Бо хмыкает.
— Что это значит?
— Что?
— Твоя реакция. О чем это?
— Энж, я не верю в дружбу мужчины и женщины. Я не верю даже в то, что вы проводите время вместе, и между вами ничего нет.
Я укладываюсь удобнее, пряча лицо между простыней и ребрами брата. Тихо говорю оттуда:
— Я бы хотела, ты знаешь. Но между нами ничего нет. Просто общаемся.
— Посмотрим, — насмешливо выдает Бо и закидывает руки за голову.
— Думаешь, что-то может измениться?
— Спи.
— Мы всю жизнь вместе, и я так ему и не понравилась.
— Энж, спи, или я выпну тебя отсюда.
— Не выпнешь, — примирительно сообщаю сонным голосом.
— Я люблю тебя, — шепчет он, когда я уже почти проваливаюсь в сон.
Но я горячо отзываюсь:
— Я тебя тоже. Очень сильно, Бо.
Кажется, проходит почти вечность, и я уже сплю сто лет, когда слышу:
— Больше, чем Ваню?
— Больше всех, Бо. Больше всех на свете.
Я утыкаюсь носом в бок брату, вдыхаю родной запах и наконец засыпаю.
Глава 20
Когда утром открываю глаза, потягиваюсь и оглядываюсь, понимаю, что я в кровати Бо, а он — в моей. Иногда мы уходим друг от друга под утро, потому что становится слишком жарко или тесно, или встаем попить, а потом не хотим будить второго. Честно говоря, мы частенько мигрируем. Спим то вместе, то меняемся постелями, вот как сейчас. Одно время папа пытался с этим бороться. Думаю, его это смущало. Его вообще много смущает, такой уж он человек.
А потом однажды заглянул к нам в спальню в день нашего рождения. Мы с братом лежали в его постели, крепко обнявшись, и плакали. Я рыдала, а Бо только шмыгал носом, так что на двоих можно считать, что — плакали. Я тогда разглядела полоску света из коридора и услышала папин тяжелый вздох.
Помню, это был наш девятый день рождения. И девятый год без мамы. Мы отмечали с тортом и друзьями, включая, кстати, Громова. А ночью мучились за этот праздник чувством вины. Помню, как Бо сказал «она была бы рада, что мы вместе, и что хорошо провели этот день». А я побежала к нему в постель, захлебываясь слезами, чтобы найти утешение и им же поделиться.
С тех пор папа ни разу не сделал нам замечание по поводу спальных мест.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сглатываю комок в горле, глядя на спящего брата.
Мы друг за другом смотрим, мам.
Тихо вылезаю из-под одеяла, отключаю будильник, который, как обычно, опередила. На цыпочках иду в ванную, хотя Бо не проснулся бы и от пушечного выстрела. Мою голову, потому что вчера мне было, конечно, не до того. Пока стою, уперевшись подбородком в грудь, смотрю за водой, которая стекает по моему телу. Стройная же! Конечно, претензии к фигуре у меня есть, как и у всякого подростка, но в целом я знаю, что выгляжу хорошо. И почему тогда чертов Громов столько лет этого не замечает?
Ехидный голос подсознания подсказывает: «может быть, потому что за оверсайз футболками и драными джинсами невозможно это разглядеть?».
Я сердито намыливаю голову. Ответить мне нечего.
Сушусь, укладываюсь, крашусь, все делаю на автомате. Не сдержавшись, над одним веком клею три стразы, продолжая яркую стрелку. Все эти блестки и камушки в макияже — моя слабость.
Потом выхожу и на пороге спальни радостно гаркаю:
— Подъем, брат!
Бо вздрагивает и зарывается глубже в одеяло:
— Просил же не орать по утрам.
— Так иначе ты не просыпаешься. Вставай, я завтрак сделаю. Омлет, яичница, бутерброды?
Знаю, что разговоры о еде и необходимость выбирать обычно его бодрят.
Он неразборчиво мычит, ерзает под одеялом и наконец выдает:
— Омлет с помидорами.
— Будет сделано, мой господин, — ерничаю, орлиным глазом следя за тем, чтобы он все-таки поднялся.
Бо садится и недовольно хмурится, как будто это я виновата в том, что утро вообще наступило. Говорит:
— И бутерброд тоже. С поджаренным хлебом.
— Окей.
Теперь можно не беспокоиться, он действительно проснулся. Уже на кухне, занимаясь едой, и прислушиваясь к перемещениям брата, я позволяю себе вспомнить вчерашний день. Рада ли я? Скорее напугана до чертиков. Мы с Ваней вчера точно стали ближе, но вдруг непробиваемый Громов уже пожалел об этом? Или, что еще хуже, не считает это чем-то важным.
Перекладываю омлет в тарелку и хмурюсь, глядя в окно. Солнце радостно подсвечивает кроны деревьев, которую я вижу с пятого этажа. Я почему-то не разделяю позитива этого теплого мая. Слишком сильно переживаю, что что-то может пойти не так.
В дверях появляется Бо, растирая голову полотенцем:
— Пахнет вкусно.
— Еще бы! — взмахиваю рукой с кулинарной лопаткой и отвешиваю брату карикатурный поклон. — Ведь это все для вас, милорд.
— Ой, знаешь, — отмахивает он, усаживаясь за стол и на ходу уплетая омлет.
Я улыбаюсь и включаю кофеварку, которую папа подарил нам на последний день рождения. Капсульная и маленькая, но я нежно ее люблю.
— Будешь кофе?
— Да, латте успеваешь сделать?
Давлю в себе желание вкинуть очередную шутку про «господина» и просто киваю.
Достаю капучинатор, заливаю молоко, ставлю на плиту. Мне даже нравится, что он у нас вот такой, в котором все нужно делать вручную, и взбивать пенку тоже. Короче, люблю кофе, как вы поняли. Только не сильно в нем разбираюсь. Как и во всем в этой жизни.
— Так ты вчера была с Громовым? — вдруг спрашивает Бо.
Вопрос почему-то удивляет. Хотя глупо, наверное, было ждать, что брат забудет о вчерашнем разговоре.
Проверяю температуру молока, зачерпнув его чайной ложечкой. Еще слишком холодное. Как сердце Вани.
— Да.
— Что делали?
— Гуляли, — отвечаю, чуть помедлив.
— Энж, я так не люблю, когда ты мне врешь, просто трындец! Знаешь же, что я вижу, зачем каждый раз делаешь?
Я передергиваю плечами, снова проверяя молоко:
— Не знаю.
Брат раздраженно выдыхает. Смотреть на него не хочу, слишком стыдно.
Он торопит:
— Так что?
— Не могу сказать пока, — говорю и вижу, как меняется лицо брата, поэтому тараторю дальше, — Бо, правда пока не могу! Ваня попросил. Боже, это тоже не нужно было говорить. Слушай, я все расскажу, только чуть позже.