чужими убеждениями, заставляла себе доводами, уговорами и пинками брести по выбранному пути.
— Как себя чувствуешь? — Витя явился после ужина с явным намерением отправить меня в общежитие.
— Не очень. Можно переночевать здесь?
— В стационаре остаются только те, за кем требуется наблюдение. У тебя ничего серьёзного. Царапины я обработал.
— Пожалуйста.
— Не положено. Собирайся.
Почему-то было стойкое ощущение, что он врал. Кем не положено? Док здесь хозяин, он и командует. Виктору не хотелось оставлять меня ночевать по какой-то личной причине. Собственный интерес был на первом месте.
— Там туман…
— Я провожу, — прорычал док.
Откинув одеяло, я встала голыми ногами на деревянный пол. Виктор, видимо, вспомнив, в чём я пришла, чуть поморщился, но ничего не сказал. Без сомнения он когда-нибудь станет хорошим специалистом…
Около крыльца я нашла кроссовок, носки и рогожку. Не торопясь обулась, вторую ногу упаковала в носок и две портянки. Док стоял, нетерпеливо притоптывая, засунув руки в карманы.
— У тебя в углу костыль видела.
— Бортникова!
— Ступни травмированы, одна нога без обуви короче другой. Мне нужен костыль с упором под локоть.
— Блять!
Виктор, громко хлопнув ни в чём не повинной дверью, провалился в темноту коридора.
— Сам блять.
Док появился с костылём через пару минут.
— На!
Я осторожно встала.
— Высоту сделай ниже, чтобы удобней опираться. Здесь телескопическая регулировка.
Док дышал как разъярённый бык, которому в ноздри ткнули горящей головёшкой, но длину костыля уменьшил и подал его мне. Подобный костыль я отвезла бабушке в деревню, она им постоянно пользовалась и каждый раз пока была жива, благодарила меня.
Локоть удобно уместился в широком упоре, рука легла на мягкую ручку.
— Теперь пойдём.
Туман сегодня был словно разреженный. Идти в нём, когда видишь чуть дальше чем на два метра, оказалось не так страшно, тем более в сопровождении Виктора. До общежития мы добрались достаточно быстро, я торопилась, как могла, бетон холодил ногу, в ступню впивались мелкие камушки. В голове крутилась зловещая композиция из двух музыкальных фраз, которая когда-то осела в памяти. Иногда просыпаясь ночью, в голове звучали какие-нибудь треки, чьи названия я не помнила.
Под мысленный аккомпанемент идти было легче и тяжелее, потому что навязчивая мелодия не сулила ничего хорошего. В беседке курили женщины, тлели огоньки на кончиках сигарет. Кто-то быстрым шагом направилась к нам, догнал у входа в общежитие, где я замешкалась, передавая Виктору костыль.
— Майя, — шепот Романы показался слишком неестественным. — Что случилось?
Влажные губы Романы шевелились, произнося слова, смысл которых ускользал от меня. Я представила, как эти губы — жирные пиявки скользят по мужскому члену, присасываются к нему, впиваются и заглатывают. Прилипчивый образ заместил словесный поток Романы. Наконец, она поймала мой взгляд и вывела из-под гипноза своих надутых влажных губ.
— Майя, ты слышишь? С кем ты сегодня ночевала?
Пусть лучше будут её жирные губы, чем блевотные слова. Меня мгновенно выкинуло в ночь к двум озверевшим охранникам. Почувствовав чужое присутствие за спиной, резко развернулась. Оля! Подкралась незаметно, тварь. И на лице выражение невинно — испуганное, бровки домиком.
— Привет.
В груди словно разорвалась петарда. Ударить бы тебя наотмашь, свалить с ног, пнуть, чтобы захлебнулась кровью вместе с приветом.
— С-с-с-у…
Оля отшатнулась, взглянула на мои ноги, отступила назад. Отодвинув Роману, я открыла дверь, сглотнула горький ком в горле, хромая, вошла внутрь. Уже в темноте коридора, лицо сморщилось от рыданий, которые, наконец-то, прорвали плотину сдерживаемой боли.
Слёзы текли без остановки, перед глазами плыло, губы шептали о мести, о том, как я их всех ненавижу. В комнате я, не раздеваясь, схватила рюкзак. Мне срочно требовалась сбежать из этого чудовищного, дикого мира. Пошарив рукой по дну рюкзака, я не обнаружила модельку. Одним махом вытряхнула всё содержимое на кровать. Разбрасывая вещи в стороны, я принялась тихо подвывать, не находя красную машинку.
Любимая моделька сына была каналом связи между нами. Я верила, что две частички когда-то одного целого в разлуке могут чувствовать друг друга на любом расстоянии. Мой сын любил меня просто за то, что я есть.
Раскидав вещи, как бешеная кошка, проверив все карманы рюкзака, я нашла машинку в одном из них, прежде проверенным дважды. Измученная, зарёванная, несчастная — я начала успокаиваться лишь, когда машинка очутилась в руках. Затолкав комом вещи в рюкзак, не переодеваясь, легла на кровать лицом к стене, катая машинку по матрасу. В маленьком пространстве я установила свои правила — здесь будет мир и тихое счастье. Данилке может повредить истерика мамы, для сына у меня есть незатейливая колыбельная. Красная машинка вернула меня на планету любви и милосердия.
Колыбельная усыпила не только Данилку.
Голова мотнулась в сторону, следом пришла обжигающая боль. Из губы на подбородок потекла тёплая струйка. Распахнула глаза, чтобы встретиться с чёрными бешеными провалами зрачков. Волчара!
Он схватил меня за запястье, до хруста вывернул его, хищно всматриваясь в моё обезумевшее от страха лицо.
— Откроешь рот, выбью зубы, — потряс моими трусами, — и запихаю тебе в глотку.
Удар в челюсть последовал без предупреждения, моя голова с глухим стуком въехала в стену. Схватив за волосы, он сбросил меня с кровати на колени. Ещё один удар в голову, и я повалилась на пол, оставив клок волос у него руке.
— Вставай, сука.
Волчара пнул ботинком в живот, моё тело подпрыгнуло, но встать я не смогла. Шершавые пальцы, сомкнулись на шее, потащили вверх, я заскребла ногами по полу, ухватившись за его руки, захрипела, пытаясь глотнуть воздуха. Он разжал пальцы, толкнул меня, я полетела вперёд, удар пришелся головой о батарею. По ногам побежала тёплое, впитываясь в штаны. От боли и страха я обмочилась, но из стиснутого спазмом горла не вырвалось ни звука, сознание не покинуло ни на секунду. Зверь схватил меня за ноги, оттащил от батареи, схватился за мои штаны. Послышался звериный рык. Увидел и побрезговал.
— Чего разлеглась? Вставай.
Ещё один удар ботинком в живот, и я перевернулась на бок. Он толкнул в плечо, развернул на спину, наклонился надо мной, ударил по лицу.
— Буду пиз@ить тебя каждую ночь.
Я не могла пошевелиться, но глаза не закрывала — убьёт, если отключусь. Охранником владело безумие, ему нужно было совершить что-то ужасное, довести дело до конца. Ненависть сжигала его душу, диким взглядом он обвёл мою убогую комнату. Его рука резко дёрнулась к кровати, он поднял над моей головой модельку сына.
Судорожный шепот.
— Нет…
Он услышал. Глядя мне в глаза, упиваясь моим отчаянием, бросил машинку на пол, поднял ногу и с