Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3. «Для всех откроется ширь, высь и глубь необъятная, но не подавляющая, не ужасающая, а способная удовлетворить безграничное желание, жизнь беспредельную, которая так пугает нынешнее истощенное, болезненное, буддийствующее поколение. Это жизнь вечно новая, несмотря на свою древность, это — весна без осени, утро без вечера, юность без старости, воскрешение без смерти…»
В первой цитате Никодим Агрикалчевич подчеркнул волнистой линией слово «воскрешение», в третьей — обвел красным карандашом «буддийствующее поколение» и поставил на полях жирный вопросительный знак, хотя было совершенно ясно, что вопрос останется нерешенным и отмеченные слова постигнет та же участь, что и остальные…
— Все, Никодим Агрикалчевич. Сделал, — услышал он, с трудом и неохотой отрываясь от дела.
На светящемся экране дисплея было теперь составлено из зеленых, будто свежая хвоя, иголочек:
Institutionalnye structuri
Iskhodnye dannye
— Ин-сти-ту-ти… цио-наль-ные струк-ту-ры, — довольно бегло вслух перевел с латинского Никодим Агрикалчевич. — Исход-ные дан-ные… Ну вот, совсем другое дело. Молодец, Коля!
— Так что будем вводить, Никодим Агрикалчевич? Какие данные?
— Давай, значит, так… — Никодим Агрикалчевич закрыл тетрадь с выписками. — Структура, во-первых, должна быть…
Для облегчения работы мысли Никодим Агрикалчевич смежил веки.
— Извините, я сейчас…
Орленко отошел к машине.
— Нормально работает? — поинтересовался он у Бориса Сидоровича.
— Пока — да, — осторожно ответил лингвист, — только слова пропускает.
— Это мы восстановим мигом…
Вернувшись к Никодиму Агрикалчевичу, Орленко застал его в той же сосредоточенно-напряженной позе.
— Никодим Агрикалчевич!
— Да, Коля, — вздрогнул контрольный редактор. — Значит, так. Структура должна быть ступенчатой и обеспечивать четкое взаимодействие отделов…
— В каком смысле «четкое»? Нужен количественный критерий.
— Я разве не ясно выразился?
— Машина не поймет.
— Сделай так, чтобы поняла. Далее, — продолжал Никодим Агрикалчевич, не имея времени задерживаться на мелочах. — Четкое взаимодействие с внешними организациями, контрагентами…
— Не поймет, — вздохнул Орленко.
— Далее…
Никодим Агрикалчевич загибал пальцы, и вскоре пальцев на одной руке совсем не осталось.
— Есть книга, — заметил молодой оператор, уже не надеясь, что Никодим Агрикалчевич сумеет как следует сформулировать задачу, — называется «Моделирование институциональных структур. Опыт управления».
— Кто написал?
— Переводная.
Никодим Агрикалчевич поморщился.
— Передовой зарубежный опыт?
— Можно и так сказать.
— Ну что ж… Ладно… Ладно, — делая уступку молодому человеку, согласился контрольный редактор. — Возьми за основу мои идеи, добавь оттуда что нужно… Сколько тебе потребуется?
— Дней пять, я думаю.
— Две недели, — для ровного счета округлил Никодим Агрикалчевич. — На работу можешь не приходить. Чтобы не отрывали. От дежурств тебя освобождаю. С Вигеном Германовичем договорюсь… В отпуск когда?
— Вы ведь не отпускаете.
— Заодно и отдохнешь маленько…
Никодим Агрикалчевич вернулся к своей специальной тетради с выписками, тогда как на противоположной стороне освещенного круга шел другой разговор.
— Наверное, все-таки не «греческое спокойствие», а «эллинский покой», — растекался там густой, переливчатый бас Бориса Сидоровича. — Слово «греческий» может относиться к любой эпохе, здесь же, насколько я понимаю, речь идет о гармонии, покое, мудрости…
Иван Федорович ответил ему стихами:
Da ist ja meine Heimatluft!Die glühende Wange empfand es.Und dieser Landstraßenkot, er istDer Dreck meines Vaterlandes[1].
— Божественный Гейне! — добавил он. — Согласитесь, такое вряд ли когда устареет…
Колесо Фортуны медленно кружилось, мигали разноцветные лампочки, пиликали счетно-решающие устройства, стучали устройства записывающие.
Ближе к утру решили перевести ШМОТ-2 и «Латино сине флектионе» на более высокий идеологический уровень. Для этого Никодим Агрикалчевич предложил использовать тексты из свежих газетных статей. Денис и Николай метались между машинами. Горячая выдалась работенка.
— Что там у тебя?
— Выходные параметры барахлят.
— Два тридцать пять. Четыре двенадцать. Пять восемьдесят семь…
— Борис Сидорович, взгляните.
— Я занят, юноша. Потом, потом…
«Латино сине флектионе»:
В НАШИ ДНИ МИР УЗНАЛ О НОВОЙ НАУЧНОЙ СЕНСАЦИИ. ОСОБЫЕ МОЛЕКУЛЫ БЫЛИ НАЙДЕНЫ НЕДАВНО В МОЗГУ ЧЕЛОВЕКА, В КЛЕТКАХ РАСТЕНИЙ И ЖИВОТНЫХ. СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ ПЕСТРЯТ ЗАГОЛОВКАМИ: «ГОРМОНЫ СЧАСТЬЯ», «ОПИУМ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА». ЧТО ЭТО? ПОЧЕМУ ОНИ ВЫЗЫВАЮТ ТАКОЙ ИНТЕРЕС? КАКОВ ИХ ХИМИЧЕСКИЙ СОСТАВ?
ШМОТ-2:
В НАШЕЙ СТРАНЕ НЕТ НИ ОДНОЙ ГОРЫ, ТАК ХОРОШО ИЗВЕСТНОЙ СВОИМИ ОЧЕРТАНИЯМИ, КАК ВЫСОЧАЙШАЯ ВЕРШИНА КАВКАЗА ЭЛЬБРУС, ИЛИ «ОШХАМАХО», КАК НАЗЫВАЮТ ЕЕ КАБАРДИНЦЫ. «ОШХАМАХО» — ГОРА СЧАСТЬЯ, КАВКАЗСКИЙ ОЛИМП, ОБИТАЛИЩЕ ДРЕВНИХ БОГОВ.
Н. А. Праведников:
— Два семьдесят. Четыре двенадцать. Богов убрать.
Н. Орленко:
— Выключай!
ШМОТ-2:
ЗАВОД НЕСТАНДАРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ВЫПУСТИЛ СВЕРХПЛАНОВОЙ ПРОДУКЦИИ ПОЧТИ НА ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ. ТРУДОВАЯ ПОБЕДА ПРОИЗВОДСТВЕННИКОВ…
Д. Голубенко:
— Опять что-то заело.
«Латино сине флектионе»:
ТРАКТОРА ЗАВОД ПОКУПАЕТ ПО ЦЕНЕ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ, ТЕЛЕВИЗОРЫ ПОСТАВЛЯЕТ СИМФЕРОПОЛЬСКИЙ ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ ЗАВОД, А ДЛЯ КРЕПЛЕНИЯ ИСПОЛЬЗУЮТ ЧЕТЫРЕ БОЛТА ОБЩЕЙ СТОИМОСТЬЮ ДВЕ КОПЕЙКИ. ЗАВОД НЕСТАНДАРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ЗА СЧЕТ КОМПЛЕКСНЫХ ПЛАНОВ И ЭКОНОМИИ ДОБИЛСЯ… ПРИБЫЛЬ ПРЕДПРИЯТИЯ СОСТАВЛЯЕТ, ТАКИМ ОБРАЗОМ, БОЛЕЕ ДВУХ ТЫСЯЧ ПРОЦЕНТОВ, А ВЫПУСК ПРОДУКЦИИ — БОЛЕЕ ДВУХСОТ ТЕЛЕТРАКТОРОВ В ГОД. ТРУДОВАЯ ПОБЕДА ПРОИЗВОДСТВЕННИКОВ…
В это время напряжение в сети снова упало, пишущие устройства застучали медленнее, и на какое-то мгновение все смолкло.
— Кто?.. Что?.. — испуганно встрепенулся нечаянно задремавший Алексей.
— Доброе утро, Леша! Подстанция переходит на дневной режим.
Пленка в кассете кончилась. Магнитофон молчал. Перед Алексеем лежал экземпляр ранее уже просмотренного им перевода. Оставалось приложить к чернильной подушечке и поставить штамп, число и подпись. Проделав все это, редактор исправил второе число на третье, положил ручку на стол, зевнул и сладко потянулся.
ГЛАВА VI
ОШХАМАХО. ПЕРЕВОД С КАБАРДИНСКОГО3 июля, в день открытия конференции, Триэс проснулся рано. Последствия вчерашнего кутежа никак не давали о себе знать, как если бы это был только сон. Открыв глаза, Сергей Сергеевич тотчас снова закрыл их и теперь продолжал бежать по зеленому лугу за девушкой с развевающимися на ветру волосами. Мелькали загорелые ноги, по-мальчишески узкие бедра, смеющееся разгоряченное лицо…
Окно в Охотничьей комнате распахнуто настежь. Воздух пахнет цветущими розами и свежескошенной травой. Поток солнечного света дробится на лаковой поверхности паркетного пола. Триэс рывком поднимается, замечает в углу свой туго набитый портфель, кем-то заботливо сюда принесенный. Достает умывальные принадлежности.
Просторная светлая ванная облицована розовым. Из отдушины под потолком свисает зеленый стебель, незаконно забравшийся внутрь по внешней стене дома. Кажется, точно такое же растение с круглыми листьями, но только куда более тщедушное, растет и у них в лаборатории — жалкий, безымянный стебелек в горшке на подоконнике.
В зеркале во всю стену Триэс видит собственное отражение. Вода шипит и пенится, покалывает плечи. Зеркало затуманилось. Изображение неясно, фокус сбит. Триэс набирает полный рот пузырчатой воды, пускает сильную струю. Веселящийся Тритон, резвящийся подросток, он вновь испытывает пьянящее чувство легкости и свободы. Вибрирует пленка стекающей по зеркалу воды. Изображение вновь становится ярким.
Он наскоро вытирается, закутавшись в одно из свежих махровых полотенец, висящих на вешалке. Босиком возвращаемся в комнату.
«Когда они собирались прислать машину?»
«Кетены. Кротоны. Тритон…» — повторяет он вслух, расхаживая по жесткой, приятно щекочущей подошвы медвежьей шкуре.
«О чем мы тогда не договорили с Аскольдом?» — пытается вспомнить. «О чем таком важном?» — бормочет под нос и вдруг замирает, прислушивается. Будто вдруг вспомнил. Услышал. Будто что-то там хрустнуло. Что? Где? Какая ветка?
- Проза (1966–1979) - Юлия Друнина - Советская классическая проза
- Большое кочевье - Анатолий Буйлов - Советская классическая проза
- Том 1. Остров Погибших Кораблей - Александр Беляев - Советская классическая проза