Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

«О чем мы тогда не договорили с Аскольдом?» — пытается вспомнить. «О чем таком важном?» — бормочет под нос и вдруг замирает, прислушивается. Будто вдруг вспомнил. Услышал. Будто что-то там хрустнуло. Что? Где? Какая ветка?

«Лань. Пума. Лама…»

Подходит к трюмо, нетерпеливо вытряхивает на мраморную столешницу из красной папки блокнот. Движется как во сне. Что-то быстро записывает.

Какие-то формулы, значки, закорючки.

Снова прислушивается. И опять пишет.

Улыбается. Слезы навертываются. Губы дрожат Шутка ли: три года небытия…

Суеверный страх. Боязнь верить.

Но пульс появился. Факт.

Значит, все-таки обошлось, миновало?

Каскад идей. Кровотечение мыслей. Пантагрюэлевский понос.

Живой! После стольких безрадостных, безнадежных лет сиротства, глухого молчания, дряхлой старости, голодной диеты, медленного умирания. Неужели живой?!

«Кротоны, кетены, тритоны, лактоны…»

Шершавая, колючая, шелковистая медвежья шерсть.

«Батоны, кануны, каноны, кальсоны…» — мурлычет под нос Сергей Сергеевич, точно все эти бессмысленные, дурацкие созвучия помогают отыскать другие, полные глубочайшего смысла.

Снова хрустнуло. Шорох. Шепот.

«Какой же ты молодец, Аскольд! Умный мальчик. В твоих кетеновых идеях, в кротоновых бреднях что-то действительно есть. Некая жемчужина в навозе. Теперь погляди, что придумал я».

Что ты придумал?

«Кротоны — в кетоны. Кетоны — в кетены. Кетены — в батоны. Батоны — в дерьмо. Дерьмо — в кимоно…»

Ну и загнул!

В дверь Охотничьей комнаты робко стучат. В дверь Охотничьей комнаты стучат чуть громче. Триэс не слышит. Сидит в одних трусах на краешке кровати и как сумасшедший неистово строчит в блокнот какую-то абракадабру, какие-то каракули — клешневидные, хвостатые, закрученные в змеиные клубки.

Стучат еще и еще.

Триэс опять не слышит?

Черта-с-два! И видит, между прочим, не хуже, стоглазый Аргус: и шкуру на полу, и ружье на стене, и просунувшего голову в дверь вчерашнего молодого человека. А еще — холл гостиницы «Приэльбрусье», и бегущую по цветущему лугу Инну, и беспомощно разводящего руками Аскольда, а также Машинный зал Института химии, Ласточку, Каледина, Сироту, тщедушное растение на подоконнике, выходящую из пены морской Афродиту, кетены, кротоны, бутоны, розы в саду, подъехавшую к дому «волгу», и даже доцента Казбулатова, побрившегося и благоухающего поутру дорогим одеколоном совместного французско-русского производства, он видит в эту минуту насквозь.

«Напоили вчера, черти, до потери сознания, — вспоминает со смехом, не отрывая шарикового карандаша от бумаги. — Вещи в номер доставили, сафьяновую папку выдали…»

— Сергей Сергеевич!

— Заходи.

— Я подожду…

«Ага, смутился, — отмечает про себя озорно. — Голого профессора испугался». — И резко перекидывает страничку, едва в порыве не оторвав.

И продолжает строчить, не поднимая головы. И думает одновременно о тысяче вещей, теряя ощущение времени и ориентацию в пространстве.

— Сергей Сергеевич!

— Сейчас.

— Опаздываем.

Приходится прерваться.

Тело гудит как струна контрабаса. Легкий немнущийся костюм, кремовая рубашка, широко завязанный галстук. Глаза блестят.

Звонкий перестук профессорских каблуков по винтовой лестнице. И приглушенный — сопровождающего.

Распахивается дверца черной «волги». И вот уже свистит ветер. Стекло приспущено. Расслабленная рука маэстро на спинке переднего сиденья.

И вот — прибыли. Острый носок полуботинка выныривает из жаркого бархатного нутра машины. Заждавшийся доцент Казбулатов спешит навстречу. Кто-то еще подбегает. Профессора окружают, сопровождают, ведут.

— Сергей Сергеевич, здравствуйте.

— Сергей Сергеевич, вам придется открывать конференцию. Академик Скипетров не приехал.

— Академик Скипетров давно умер, — рассеянно замечает Триэс, устремляясь к застекленному входу.

— Извините. Ну конечно… Я хотел сказать: Добросердов. Академик Добросердов — хотел я сказать…

После бессонной ночи у доцента Казбулатова почти исчезает акцент. После бессонной ночи доцент Казбулатов выглядит превосходно.

— А ведь Пал Палыч к нам сюда приезжал. Да. Как же… Вы разве не знали, Сергей Сергеевич?

«Приезжа-а-ал», — умильно растягивает слово доцент, и Триэс ощущает во рту знакомый приторный вкус сахарина.

Он отворачивается, не поддерживает разговор. Все, что касается академика Скипетрова, его совершенно не интересует.

— Пусть Павел Игнатьевич открывает. Пусть лучше он…

Сергей Сергеевич здоровается со Стружчуком, жмет его вялую руку и по кислому выражению лица сразу догадывается, что после вчерашнего Павел Игнатьевич уже ни на что не годен. Даже на краткое вступительное слово.

И тут совсем близко он видит Инну. С какой-то полной женщиной она прогуливается по вестибюлю. Триэс успевает только кивнуть. Доцент Казбулатов и остальные тащат его за собой. Утаскивают.

— Сергей Сергеевич! Прошу вас. Пожалуйста. Сюда. В комнату президиума…

— Кто это, Инночка? — интересуется соседка по номеру.

Инну бросает в жар. Инну бросает в холод. Ей хочется провалиться сквозь землю.

— Инночка!

— Это мой руководитель, Калерия Николаевна.

— Как же с ним носятся! Видно, важная птица, а?

И тут, как-то совсем уж некстати, горячо и поспешно Инна принимается рассказывать, какой у нее замечательный муж, достает зачем-то из сумочки и показывает Калерии Николаевне фотографию дочери.

— Прелестна! Никогда бы не подумала, что у вас такая большая дочь…

В тесной комнате, соединенной со сценой крошечным коридорчиком, Триэс неожиданно встречает еще одного посланца Института химии — Андрея Аркадьевича Сумма.

— Сергей Сергеевич! — бросается тот к нему.

— Андрей Аркадьевич, какими судьбами?

Члены президиума спешат распределить роли, определить порядок выступлений. Пора начинать.

Большой конференц-зал на втором этаже гостиницы «Приэльбрусье» почти пуст. То есть скорее пуст, чем полон. Меньшего помещения не нашлось, тогда как местные студенты, которые могли бы обеспечить аншлаг в день открытия зонально-краевой конференции, раньше намеченного срока укатили на строительные и полевые работы.

Первым из-за кулис показывается доцент Казбулатов. Немногочисленные зрители видят, как он тянет кого-то за собой. Он тянет, а кто-то, невидимый, упирается. Мимическая сцена перетягивания каната или укрощения дикой лошади оканчивается победой доцента, который выводит наконец за руку Павла Игнатьевича Стружчука. Следом, уже самостоятельно, на сцену выходят Сергей Сергеевич, чуть сутулящийся при ходьбе из-за своего высокого роста Андрей Аркадьевич, а также доктор из Москвы и еще несколько человек.

Когда усилия мышки (ее роль прекрасно исполнил доцент Казбулатов) увенчались успехом и показался хвост декоративной репы, в зале раздались редкие хлопки, стремительно переросшие в бурные, продолжительные аплодисменты. Сидевшие рядом Инна и Калерия Николаевна заметили, что очень похожие друг на друга черноволосые молодые люди в следующем ряду дополнительно хлопали еще и подошвами ботинок, заметно усиливая эффект овации. Они же один за другим начали вскакивать со своих мест, их примеру последовали остальные, и в одно мгновение разожженный костер всеобщего энтузиазма заполыхал.

Смущенный, растроганный и счастливый, доцент Казбулатов поднял руку в нерешительной попытке сдержать всеобщее ликование. Казалось, этим жестом он одновременно благодарил за сердечный прием, который собравшиеся оказали президиуму конференции, ему лично, и выражал озабоченность: терялось драгоценное рабочее время. Поскольку конца бурных проявлений радости не предвиделось, доцент своим орлиным взглядом как бы нащупал одному ему ведомую кнопку, мысленно нажал ее и перекрыл ликующий поток. Лишившись источника энергии, огромная турбина сделала еще пол-оборота и остановилась. Делегаты рассаживались по местам, гремели красными бархатными креслами.

Взгляд Казбулатова помягчел. Разгладились жесткие складки щек. Он несколько раз постучал ногтем по безжизненному микрофону, как бы окончательно успокаивая этим магическим жестом зал, растерянно пожал плечами, ослепительно улыбнулся и мельком глянул в первые ряды партера. Тотчас несколько молодых людей одновременно сорвались со своих мест. Один выскочил на сцену, другой потащил неизвестно откуда взявшийся запасной шнур, третий уже возился с розеткой, а четвертый безмолвной тенью застыл за спиной доцента, готовый, в случае надобности, самоотверженно выполнить любое его поручение.