Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Борис Сидорович Княгинин тоже был здесь. Он любил ночные дежурства, поскольку страдал бессонницей, а днем, особенно после обеда, засыпал мгновенно даже в кабинетах самого высокого начальства, изрядно смущая громким храпом невольных свидетелей стариковской слабости.

Возглавлял дежурную группу известный нам Никодим Агрикалчевич Праведников, контрольный редактор. Выпускник Центральной летной школы высшего пилотажа, он долгое время работал в сфере торговли, затем — в Институте психологии и права. Вполне опытным, сформировавшимся работником пришел Никодим Агрикалчевич в Институт химии, руководство которого высоко ценило его как одного из наиболее квалифицированных специалистов в области дискретного перевода. Правда, иностранными языками Никодим Агрикалчевич не владел, но они, собственно, и не нужны ему были в повседневной практике. Зато подпись контрольного редактора на бланке, сопровождающем готовые переводы, считалась решающей и последней.

Оборудование Машинного зала включало отечественную машину ШМОТ-2, вычислительный комплекс NB-9115 и универсальное устройство «Латино сине флектионе», рекомендованное Международной ассоциацией текстологов (МАТ) и официальным ее изданием «Babel» («Вавилон») для одновременного перевода на три языка. Все эти машины, приборы и вспомогательные блоки располагались по кругу, образуя нечто вроде малого лингвистического синхрофазотрона, кругового магнита, внутри которого отдельные слова, фразы и целые страницы иноязычных текстов разгонялись до таких скоростей, что с них слетала всякая шелуха и обнажалась вольно или невольно замаскированная суть. Между отдельными приборами и устройствами было оставлено некоторое расстояние, чтобы обслуживающий персонал мог свободно войти внутрь круга и в любом месте столь же беспрепятственно выйти из него. Совокупность всей этой довольно сложной техники окрестили в институте «колесом Фортуны», а Машинный зал нарекли «мельницей».

В ночное время «колесо Фортуны» освещалось точно цирковой манеж. Четыре симметрично расположенные двери Машинного зала также напоминали запасные выходы в цирке, разве что без светящихся табло, а тонущие в полумраке, спускающиеся к арене ряды на месте пустого пока пространства можно было легко домыслить. Не хватало, пожалуй, только страховок, трапеций, блестящих снарядов воздушных гимнастов и ярких галунов униформ, чтобы сходство с цирком оказалось полным.

Каждая из машин имела свои характерные особенности, достоинства и недостатки. Иван Федорович, например, работал обычно на «Латино сине флектионе», Борис Сидорович предпочитал более простую в эксплуатации ШМОТ-2, а Никодим Агрикалчевич проявлял с некоторых пор устойчивый интерес к NB-9115. Под его руководством Николай Орленко вот уже второй месяц выводил это чудо современной техники на программу расчета структур управления.

Дело заключалось в том, что система взаимодействий отдельных подразделений в Институте химии с его многочисленными отделами, лабораториями, темами, направлениями, заказ-нарядами требовала не только существенной модернизации, но и коренной перестройки. Ею-то как раз и готовился заняться теперь вплотную отдел Вигена Германовича Кирикиаса. Ведение самостоятельной темы такого масштаба было просто необходимо для преобразования отдела информации из вспомогательного в основной, научно-исследовательский отдел, что давало, в свою очередь, право его сотрудникам на сокращенный рабочий день, дополнительный отпуск, на получение бесплатного молока по вредности и премиальную систему оплаты труда.

Так что, когда вопрос об изменении статуса отдела встал ребром, Никодиму Агрикалчевичу поневоле пришлось приложить все силы к тому, чтобы наладить машинный поиск оптимальных управленческих структур. Он много в последнее время размышлял о путях грядущих преобразований, и теперь из состояния глубокой задумчивости его вывел хрипловатый голос Орленко:

— Никодим Агрикалчевич, взгляните.

На матовом экране как бы небольшого телевизора зеленовато высветилось:

Institutional structures

Контрольный редактор поморщился, медленно провел ладонью по крепкой веснушчатой лысине.

— Слушай, Коля, разве нельзя как-нибудь по-другому? Чтобы по-нашему. Разрабатываем, понимаешь, структуру управления, дело внутреннее, большой государственной важности…

— Так ведь шрифт латинский.

— Ну и что? Ты подумай, Коля.

Оператор как-то криво улыбнулся, пожал плечами, а тем временем стрекотавшая на столе пишущая машинка — последнее звено, связывающее ШМОТ-2 с внешним миром, — вдруг захлебнулась и смолкла.

— Николай! — позвал Борис Сидорович.

— Минуту.

— Ничего не понимаю! Что это?

Орленко мельком взглянул на выползающий из-под валика текст.

— Работает нормально.

— А здесь? — зло ткнул скрюченным подагрой пальцем Княгинин. — Что это такое?

— «Все вещество есть прах предков. Похороните тело после полуночи», — вслух прочитал Николай.

— Теперь тут.

В нетерпении Борис Сидорович стучал большим прокуренным ногтем по светокопии, хранящей свежие неряшливые следы холостяцкой трапезы.

— Какое, скажите на милость, отношение имеют чьи-то похороны к химическим реакциям, связанным… связанным…

От возмущения Борис Сидорович утратил дар речи. Орленко нажал клавишу сброса. Световой пунктир пробежал по каскаду лампочек, и машина снова вошла в рабочий режим.

— Сейчас же, немедленно уберите эту гадость.

— Вы просили выключить интерапторные вводы. Я выключил. Что еще?

— Ваша техника меня совершенно не интересует. Перевод должен быть идентичным, и я требую… слышите?.. требую… чтобы все эти ваши штучки…

— Они не мои, — с достоинством возразил Орленко. — Мое дело — следить за техническим состоянием машины, а ее идеологией занимаетесь вы.

— Я? Идеологией?! — задохнулся Борис Сидорович.

— Ну, может, не вы лично…

— Что такое? — вмешался контрольный редактор.

— Вот, полюбуйтесь. Полюбуйтесь! — уже отчаянно кашлял Борис Сидорович, потрясая седой гривой. — Похороните… тело… после… полуночи… — выдавил он наконец из себя между приступами удушья.

— А почему после? — не на шутку встревожился контрольный редактор. — Кто работал над идеологией программы?

— В последний раз… категорически… настоятельно прошу избавить… убрать от меня эту дребедень… Кха! Кха! Кха!..

— Я же отключил интерапторные вводы, — оправдывался Орленко. — Видно, случайно проскочило, Борис Сидорович.

— Случайность? Возмутительно!

— Чья это просьба?

— Что?

— Чья просьба? — повторил свой вопрос Никодим Агрикалчевич с металлической ноткой в голосе. — И чтобы обязательно после полуночи?

Не принимавший до сих пор участия в разговоре Иван Федорович оторвался от своего отчета, легко оттолкнулся носком сандалии от пола и медленно закружил вместе с креслом.

— Кого, собственно, собираются хоронить?

— Похороните тело после полуночи, — очень твердо, с расстановкой повторил Никодим Агрикалчевич.

— Из «Леноры»?

Глаза контрольного редактора, устремленные теперь на Тютчина, подозрительно сузились. Глубокая морщина сверху вниз перерезала высокий лоб.

— Из «Леноры». Да-да. Ну конечно!..

Кресло пошло на второй круг.

— Так это вы! — бросился на него Княгинин.

— Честное слово, нет. Ну что вы, Борис Сидорович… — беззлобно рассмеялся Иван Федорович. — Просто мне показалось, что Никодим Агрикалчевич только что процитировал Бюргерову «Ленору».

— Значит, Сумм, — мрачно и как-то совсем уж безнадежно заключил Борис Сидорович.

— Вы не допускаете, что это она сама?

— Кто? Машина?

— Не зря же столько лет ее обучали.

— Сейчас проверим, — с готовностью отозвался Орленко. — Денис! Прозвони вводы, я обесточу.

— Хорошо… Фу-ты, опять чем-то пахнет.

— От химиков тянет.

— Что-то у них снова стряслось.

— Да этот рыжий парень из степановской лаборатории. Включи контроль.

— Готово… Это который?

— Его, кажется, собирались перевести в наш отдел.

— Так что случилось?

— Подержи-ка…

— Давай, держу.

— Включил десятый?

— Включил.

— Третий…

— Есть.

— Который час?

— Без пяти двенадцать…

— После полуночи, после полуночи, — как одержимый повторял Никодим Агрикалчевич, словно пытаясь вспомнить нечто очень для него теперь важное. — Как, вы сказали, его фамилия?

— Бюргер.

— Бюргер. Бюргер… — точно припомнил наконец он. — То-то и оно что Бюргер…