Я дождалась, когда огонь разгорится посильнее, потом встала с постели и оделась. Умываться не хотелось: слишком холодно. Платье казалось липким. Отодвинув занавеску, при свете дня я увидела то, чего накануне, при свете свечи, не заметила: что потолок весь в пятнах от сырости, на обшитых деревом стенах – белесые разводы плесени.
Тем временем в соседней комнате послышались приглушенные голоса. Я различила голос Маргарет:
– Да, мисс. – И скрипнула, закрываясь, дверь.
После этого все стихло. Я пошла вниз завтракать – с первого раза, правда, заплутала в неосвещенных коридорах под черной лестницей и вышла во двор, где стояла туалетная будка. Будку, как я могла теперь убедиться, окружали густые заросли крапивы, сквозь щели мощенного кирпичом двора пробивалась сорная трава. С каменных стен свисали плети сухого плюща, в некоторых окнах не хватало стекол. В конце концов, Джентльмен был прав, когда говорил, что взломщику в таком доме делать нечего. И насчет слуг он тоже правду сказал. Когда я наконец добралась до кладовки миссис Стайлз, там уже сидел пожилой дядька, в панталонах и шелковых чулках, с пудреным париком на голове, – мистер Пей. Он уже сорок пять лет служит у мистера Лилли управляющим – так он сам сказал. Да примерно так он и выглядел. Когда девушка принесла завтрак, его обслужили первым. На завтрак давали окорок, яйцо и чашку пива. Они тут пили пиво с чем угодно, была даже специальная комната, где его варили. А еще говорят, что в Лондоне алкаши!
Меня мистер Пей разговором почти не удостоил, зато с большим оживлением беседовал с миссис Стайлз о хозяйстве. Поинтересовался лишь, у кого я прежде служила, и, когда я ответила: у Данрейвенов, с Бамс-стрит, что в Мейфэре, – он понимающе кивнул, словно давая понять, что знаком с их слугой. Сами видите, что это был за человек – хвастун.
В семь часов он ушел. И лишь после его ухода миссис Стайлз встала из-за стола. И тогда сказала:
– Сообщу вам приятную новость, мисс Смит: мисс Лилли почивала хорошо.
Я не знала, что ей на это ответить. А она тем временем продолжала:
– Мисс Мод рано встает. Она просила передать вам, чтобы вы к ней зашли. Не желаете ли вымыть руки перед тем, как пойдете наверх? Мисс Мод, как и ее дядюшка, очень чистоплотна.
Мне казалось, руки у меня и так чистые, но я на всякий случай их вымыла – в маленькой мраморной раковине, стоявшей в углу кладовки.
Выпитое пиво давало о себе знать. Лучше бы я его не пила, подумала я. И еще подумала, что зря я не зашла в уборную, когда случайно наткнулась на нее во дворе. Мне казалось, что в другой раз я ее не найду.
Я нервничала.
Меня повели наверх. Как и прежде, мы шли по черной лестнице, для слуг, но, поднявшись, свернули в другой коридор, покрасивее, там было две двери. Мы подошли к одной из них и постучали. Я не слышала, что ответили, но, думаю, моя провожатая услышала. Она вытянулась в струнку, повернула железную ручку двери и впустила меня внутрь.
Эта комната, как и все здешние помещения, была полутемной. Стены обиты панелями черного дерева, и пол, почти совсем голый, если не считать пары турецких ковров, затертых почти до дыр, тоже был черный. Были там еще массивные столы и пара жестких диванов. Потом картина, написанная маслом, изображающая какой-то бурый холм, и ваза с сухими листьями, и еще, под стеклянным колпаком, – мертвая змея, держащая в зубах белоснежное яйцо. В окнах – серое небо да мокрые ветви деревьев. Стекла, маленькие, в свинцовых переплетах, дрожали от ветра.
В чреве старинного громадного камина потрескивал огонь, а перед камином, глядя на слабо разгоравшийся, зато изрядно чадивший огонь, вполоборота ко мне стояла мисс Мод Лилли, хозяйка этого дома, та, на кого был нацелен наш заговор.
Вообще-то, наслушавшись рассказов Джентльмена, я ожидала увидеть перед собой красавицу. Но не увидела – по крайней мере, глядя на нее тогда, я бы не назвала ее красивой, наоборот, я бы сказала, что внешность у нее самая заурядная. Она была выше меня на дюйм или на два – то есть роста среднего, поскольку я считалась маленькой. Светло-русые волосы, чуть светлее моих, глаза карие, но какие-то прозрачные. Губы и щеки – пухлые и гладкие, тут она меня обскакала, признаю, потому что у меня была привычка кусать губы и на щеках всегда веснушки, и вообще у меня, как говорили, «острая мордочка». Я знала, что выгляжу моложе своего возраста, но если речь о ней – интересно, что сказали бы эти люди, если бы увидели Мод Лилли! Потому что, если уж я кажусь им юной, так она и вовсе дитя – цыпленок, едва вылупившийся из яйца, птенчик неоперившийся. Когда я вошла, она вздрогнула, обернулась и пошла мне навстречу, бледные щеки ее зарделись. Потом остановилась и аккуратно сложила руки перед собой, поверх пышной юбки. Юбка – девушки ее возраста обычно таких не носят – была пышной и короткой, так что оставались открытыми лодыжки, а вокруг талии, очень тонкой, обвивался шелковый пояс. Волосы убраны бархатной сеткой. На ногах – туфли из красной прюнели. На руках – длинные белые перчатки, застегнутые на запястьях.
Она сказала:
– Мисс Смит. Вы ведь мисс Смит, не так ли? И вы прибыли из Лондона, чтобы служить у меня горничной! Можно, я буду звать вас Сьюзен? Надеюсь, вам понравится в «Терновнике», Сьюзен. Надеюсь, я вам тоже понравлюсь. На сильные эмоции и в том и в другом случае трудно рассчитывать. Но думаю, это все же произойдет, и довольно скоро.
Голос у нее был нежный, приятный, говорила она, слегка запинаясь, покачивая головой в такт словам, но смотрела мимо меня, и щеки ее все еще пылали.
Я сказала:
– Уверена, вы мне понравитесь, мисс.
Потом я вспомнила, чему меня учили на Лэнт-стрит, схватила обеими руками юбку и склонилась в глубоком поклоне. А когда я встала, она улыбалась, затем подошла ко мне и взяла мои руки в свои.
И только потом обратилась к миссис Стайлз, все это время стоявшей у двери.
– Можете идти, миссис Стайлз, – вежливо попросила она. – Но вы ведь будете добры к мисс Смит, я знаю.
И посмотрела мне в глаза.
– Вы слышали, наверное, что я тоже сирота, Сьюзен. Меня привезли в «Терновник» в раннем детстве, я была еще очень мала, очень, и не было никого, кто бы позаботился обо мне. Не могу выразить словами, как миссис Стайлз отнеслась ко мне, только благодаря ей я узнала, какова бывает материнская любовь.
Она улыбнулась. Миссис Стайлз не смела поднять глаз, но краска залила ее лицо, а ресницы дрогнули. Мне лично было бы трудно представить ее в роли матери, но случается, что слуги порой питают нежные чувства к своим работодателям, собаки ведь привязываются к своим хозяевам. Это я вам точно говорю.
В общем, она захлопала ресницами и сделала смущенное лицо, а потом покинула нас. Мод снова улыбнулась и повела меня к одному из диванов, с высокой жесткой спинкой, стоявшему рядом с камином. Села рядом со мной. Стала расспрашивать о том, как я добралась.
– Мы уж думали, вы заблудились! – сказала она.
И о комнате: понравилась ли мне постель, понравился ли завтрак. И потом:
– Неужели вы и впрямь приехали из Лондона?
С тех пор как я покинула Лэнт-стрит, все только и задают этот вопрос, как сговорились. Да откуда еще я могла взяться! И теперь вот опять, только на этот раз знакомые слова прозвучали чуть по-другому: не по-деревенски, с придыханием, а с жадным девичьим любопытством – как будто Лондон был ей очень дорог и ей не терпелось о нем услышать.
Разумеется, я думала, что знаю причину такого любопытства.
Потом она рассказала мне, каковы будут мои обязанности в качестве горничной: главное, как я и предполагала, – сидеть с ней и скрашивать ее одиночество, а также гулять с ней по парку и заботиться о ее гардеробе.
Она потупилась:
– Вы скоро заметите, что мы здесь, в «Терновнике», мало следим за модой. Думаю, это не столь важно, поскольку гости у нас редки. Мой дядя требует лишь, чтобы я была аккуратной. Но вы, конечно, в Лондоне привыкли к роскоши.
Я вспомнила о кудряшках Неженки, о Джоновой собачьей шубейке.