Читать интересную книгу Хождение по квадрату - Рид Коулмен

— Мыть руки, — ответил я.

— Вы должны их мыть очень часто и долго. Неудержимое поведение, мистер Прейгер, становится замещающей реакцией на навязчивые, вызывающие беспокойство мысли.

— Я могу это понять, — согласился я. — Это кажется почти логичным. Я голоден, я ем. Беспокоюсь, что у меня грязные руки, — мою их. Но у Па… я имею в виду, в поведении моего гипотетического образа я не вижу такой логической связи. Что общего между хождением задом наперед по квадрату или одеванием и раздеванием по счету до двадцати и обратно?

— Хороший вопрос. Короткий ответ: Я не знаю точно, — сказала она, всплеснув руками. — Сам пациент иногда не знает. Понимаете, один из аспектов такого расстройства — это усложнение поведения. Предположим, наш «рукомойщик» замечает, что он подмигивает себе в зеркале, когда моет руки, или ловит себя на том, что повторяет про себя строчки роли из старой комедии Аббота и Костелло. Подмигивание или повторение про себя роли в комедии может стать вторичным механизмом успокоения, способным заменить или дополнить мытье рук. И через год то, что начиналось как простое мытье рук, может усложниться до целой цепочки действий, от которых сложно будет проследить первоначальный вид поведения или предшествующую ему тревогу. Другой аспект этого синдрома относится к первоначальной тревоге, страху заражения в моем примере, она может быть символом основной тревоги, которая не имеет отношения к микробам. Проблемы самоуважения, семейных разладов, сексуальные проблемы — это только некоторые из вещей, которые могут вызвать лежащую в основе тревогу.

— Это печально, — услышал я свой голос.

— Иногда мы все страдаем от такого рода вещей, но в малой степени.

— Неужели?

— Вам когда-нибудь приходилось стучать по дереву, мистер Прейгер, или, может, у вас есть счастливая рубашка? Суеверие, некоторые называют это заклинанием, является наиболее социально приемлемым выражением такого рода поведения. Возможно, у вас есть родственники, которые постоянно проверяют, выключили ли газ, закрыли ли дверь, уйдя из дома, или оставили гореть свет?

— Ого! Вы знакомы с моей мамой?

Я рассказал ей о своем приятеле, который смотрел игры «Метса» только с середины третьего периода и только из кресла с откидной спинкой. Учитывая результаты «Метса», усмехнулась она, ему, возможно, понадобилась бы кушетка.

Мы поговорили еще немного. Она сказала, что необычность поведения моего «образа» связана, по-видимому, с глубиной его тревоги. Она предупредила, что страдающие от подобных расстройств обычно очень умело скрывают симптомы от окружающих.

— С другой стороны, — сказала доктор Фрайар, — если эти симптомы становятся непреодолимыми, некоторые…

— …предпочитают уединиться, отгородиться от окружающих, — закончил я за нее. — Они могут даже исчезнуть.

— Могут, мистер Прейгер, но не обольщайтесь простыми решениями.

Я встал и поблагодарил ее за то, что уделила мне время. Она сказала, что рада была оказаться полезной, не нарушив клятвы.

— Мистер Прейгер, — окликнула она меня.

— Да, док.

— Как там Нэнси?

Я хотел было ответить шутливо, но просто сказал:

— Думаю, у нее все наладится.

5 февраля 1978 года

Я решил подождать, пока не закончится час пик, и включил музыку — антологию джаза, унаследованную от отца. Слушая, я представлял себе маму в бигуди и затрепанном домашнем платье, обучающую Арона танцевать джиттербаг и ча-ча-ча перед его бар-мицвой. Мой сосед снизу находился не в столь ностальгическом настроении и выразил неодобрение стуком в потолок палкой от метлы. Ему повезло, что я не стал вспоминать про свою бар-мицву, когда проводил часы, обучая маму танцевать твист.

Я позвонил Арону. Никого не было дома. Я позвонил Мириам, проверить, как она там после той ночи, когда Ронни лечил умирающего младенца. Я избегал задавать прямые вопросы. После обмена обычными незначительными фразами я спросил у нее, не замечала ли она у меня в нашем детстве каких-нибудь странных привычек.

— Ты же мой старший брат, Мозес. В детстве я считала все, что ты делаешь, замечательным. Но к десяти годам все стало казаться мне скорее странным.

— А теперь?

— Последний раз, когда я проверяла, — сказала она, — мне было все же больше десяти.

По всей видимости, к ней вернулось душевное равновесие. Я заверил ее в моей любви и повесил трубку. После встречи с доктором Фрайар я провел часы, анализируя особенности психики всех знакомых — от деда с материнской стороны до моего учителя во втором классе. Как любила говорить моя тетя Сейди: «Все мы биссель месшуга» — Все мы немножко сумасшедшие. Утешает, что тетя Сейди и доктор Фрайар думают одинаково. Отъехав на квартал от дома, я задумался, запер ли дверь.

До графства Датчесс я доехал очень быстро. Солнце сияло, и снежные сугробы за городом все еще оставались ослепительно белыми. Я остановился у семейной фермы, чтобы купить яблочный пирог, и в конце концов купил два. Вторую остановку я сделал у цветочной лавки, купил полдюжины роз и направился к дому Рико.

Я хотел сделать подарок Розе Триполи в знак примирения. Слишком уж часто за последние годы я видел, как распадались дружеские связи, и был решительно настроен не терять нашей с Рико дружбы. Я подумал, что могу возлагать надежды на наш с ней недавний приятный телефонный разговор. Если мы с Розой сможем посидеть часок за чаем, она перестанет считать меня угрозой, научится отделять от опасного груза, доставшегося Рико от его первой жены.

Тот факт, что Роза Триполи была родственницей Малоуни, не являлся помехой моему визиту. В отличие от Рико, она могла наблюдать за жизнью этой семьи на протяжении многих лет. И, возможно, захочет поделиться со мной некоторыми семейными секретами. Даже если у нее нет сведений из первоисточника, в мире не существует семьи, в которой бы не сплетничали, иногда очень бурно, о других.

После первого звонка в дверь, оставшегося без ответа, я почувствовал, что блестящий замысел может увеличить мою талию на два пирога, а содержимое помойки — на полдюжины роз. Но я продолжал надеяться, что Роза просто не слышит звонка. Я позвонил еще несколько раз, постучал медным молоточком, позвонил у задней двери, заглянул в несколько окон и постучал костяшками пальцев по подвальному окну, прежде чем признал свое поражение.

Когда я медленно ехал по Ганновер-стрит, мне попадались осевшие из-за оттепели и снова замерзшие снеговики. Несмотря на снег и голые ветви деревьев, я почти чувствовал запах свежескошенной травы, дымка пикников и готов был увидеть игроков в американский футбол на дороге. Скромные дома, расположенные на участках в два акра, в два раза меньше дома Нэнси Ластиг, были выстроены в трех основных стилях: крытые гонтом L-образные фермерские дома, обшитые вагонкой колониальные дома и одноэтажные домики с мансардами под шиферной крышей. Некоторые из жителей Ганновер-стрит видоизменили свои дома. У одного фермерского дома был надстроен второй этаж, а на алюминиевой крыше стояла панель солнечной батареи. Два домика с мансардами были снабжены балконами. У нескольких домов в колониальном стиле над гаражами на два автомобиля были надстроены комнаты.

И все-таки, читая номера на почтовых ящиках, в глубине души я знал, что дом Малоуни — независимо от стиля — должен был остаться нетронутым. Никаких уродливых солнечных батарей на крыше, ничего броского, привлекающего внимание. Все должно было оставаться в старом стиле и содержаться в безукоризненном порядке. Подъездная дорога, тропинки, вход расчищен от снега и льда, ничего лишнего. Внутри — простые распятия на стенах, может быть, изображение любимого святого, но никакой Девы Марии и Христа у бассейна на лужайке. Ничего лишнего.

Дом № 22 на Ганновер-стрит оказался именно таким, как я предполагал. Даже отсутствие номера на почтовом ящике доказывало мою правоту. Подъезжая по расчищенной дороге, ведущей к дому, я обнаружил небольшой фермерский дом, обшитый досками, выкрашенными в унылый темно-серый цвет. Я подумал, был ли он другим в те дни, когда Фрэнсис Малоуни его купил. Только на таком мрачном фоне водосточные трубы и желоба так сильно бросаются в глаза. Несколько белых ящиков для цветов на окнах, украшающих фасад, служили маленькой уступкой украшательству.

Возможно, некоторые удивились бы, что человек, подобный Малоуни, продвинувшийся до поста окружного инспектора и обладающий большим политическим влиянием, стал бы жить в столь скромном доме. Но не я. Один инструктор в академии однажды сказал, что некоторые люди становятся полицейскими из-за оружия и значка. Другие выбирают эту профессию из-за власти и ответственности, которые дают, как полагают деревенские хамы, жетон и оружие. Фрэнсису Малоуни, по-видимому, нравились ответственность и власть. Не всем влиятельным людям хочется ими бравировать. Именно таких людей я уважал, но в друзья никогда не набивался.