Но ниже под ногами был твёрдый и ещё нерастаявший грунт. Жерди в этом месте разошлись. Он взобрался на них, и, взяв протянутую ему шофёром заводную ручку, осторожно продвигаясь вдоль передних колёс, с опаской поглядывая на чёрный предмет, как пенёк, торчавший между жердями лежнёвки, и не в десяти, как они думали, а в каких-нибудь трёх метрах от радиатора, начал заводить машину. К счастью, мотор не остыл и завёлся буквально с пол-оборота.
Бубнов, пересевший тем временем к рулю, начал медленно сдавать назад. Он был очень искусным шофёром, и машина слушалась его, как живая. Борис следовал пешком за ней, перескакивая с жерди на жердь.
Отъехав метров на сто, Бубнов остановился и сказал подошедшему Алёшкину:
— Что-то он, проклятый, не взрывается. Всю душу измотал, я пока ехал, всё ждал — вот-вот трахнет.
Они снова закурили, артобстрел прекратился, Борис посмотрел на Бубнова и вдруг сказал:
— А знаешь, Алёша, я пойду посмотрю на снаряд, чего это он не взрывается.
— Ну вот, товарищ начсандив, тоже выдумали! Садитесь в машину да давайте поскорее до разъезда пятиться, а то как бы пробку не создать, ведь вперёд ехать нельзя.
— Нет, — возразил Борис, — как хочешь, а я пойду посмотрю. Нужно узнать в точности, что это было, и сообщить в ближайшую часть.
— Хорошо, — согласился Бубнов, — пойдём, только вместе, посмотрим.
И он стал торопливо вылезать из машины.
— А зачем вместе? — остановил его Борис.
— Как зачем? А вдруг рванёт? Вдвоём-то один другому поможет!
Алёшкин хотел было ещё возразить, затем махнул рукой:
— Ну, пошли, ты только держись от меня метрах в десяти.
Так они прошли эти сто метров. Кругом было тихо-тихо, ветер прекратился, и после смолкшей канонады эта тишина ощущалась особенно ясно.
Когда Борис, а вслед за ним и Бубнов, подошли к месту происшествия, заметили торчавший из воды между кусками сломанных жердей шестидюймовый снаряд. Собственно, они увидели только дно его, возвышавшееся над настилом лежнёвки сантиметров на пятнадцать, остальная часть воткнулась в ещё мёрзлый грунт. Каким образом снаряд залетел сюда, они не понимали. Можно было предположить, что пороховой заряд оказался недостаточным, и от этого получился такой большой недолёт, а вот почему он не взорвался? Так или иначе, без помощи сапёров здесь было не обойтись.
Рокадная лежневая дорога — самый кратчайший путь, связывающий тылы полков. Движение по ней было не очень интенсивным, но вечером стемнеет, а ведь ездили-то с выключенными фарами: любая машина могла наскочить на этот «стальной пенёк», и кто его знает, что тогда могло бы произойти.
Они быстро вернулись на машине к разъезду (такие разъезды у лежнёвок устраивались каждые полкилометра, а то и чаще), развернулись, и через каких-нибудь полтора часа были в штабе 41-го полка. Здесь они рассказали о случившемся, чем вызвали многочисленные возгласы удивления, и, узнав от начальника штаба полка, что к месту происшествия направлено отделение сапёров, поехали в 42-й полк кружным путём, через дивизионные тылы.
Оказалось, что при артобстреле в этот раз опять пострадал хлебозавод, в расположение которого упало два снаряда. Была разбита одна передвижная печь, и ранено три человека. Хлебозавод находился в двух километрах от поляны, занимаемой медсанбатом, и если с такой последовательностью и аккуратностью фашисты будут продолжать ежедневный артиллерийский обстрел, то самое большее через неделю дело дойдёт до квадрата с медсанбатом.
Алёшкин решил, что батальон необходимо быстро передислоцировать. С его точки зрения, самым подходящим было бы место, где находился только что обстрелянный хлебозавод. Наверняка по этому квадрату в течение месяца, а может быть, и больше, немцы стрелять не будут. К хлебозаводу сапёрами дивизии были проложены хорошие дороги, и если медсанбат встанет в 200–300 метрах от него, то этими дорогами будет удобно пользоваться. Он собирался доложить об этом командиру дивизии, чтобы получить разрешение на передислокацию, но сначала следовало как-то согласовать этот вопрос и с комиссаром. Хоть и возмущался Борис, как, впрочем, и другие работники штаба, что подобная зависимость тех или иных дел от настроения двух командиров мешала работе, но приходилось с этим считаться. Кстати сказать, в последнее время взаимоотношения между комиссаром и комдивом стали как будто налаживаться. Возможно, этому способствовали слухи о том, что Марченко скоро из дивизии уедет на командные курсы, после чего будет, очевидно, самостоятельно командовать каким-нибудь соединением.
Между прочим, Борис, благодаря своей способности быстро сходиться с людьми, очень скоро перезнакомился со всеми начальниками отделов штаба дивизии, а с некоторыми даже и подружился. Способствовали этому также и начальник Особого отдела с прокурором, которые помнили его по Хумалайнену и, добродушно подсмеиваясь, не однажды рассказывали о том, как командир роты медсанбата Алёшкин командовал ими в тот тяжёлый момент.
Очень большое влияние на всех работников штаба оказывали дружба Бориса с начальником политотдела Лурье, хорошие взаимоотношения с комиссаром дивизии Марченко, да и, наконец, довольно-таки уважительное отношение к нему со стороны командира дивизии, полковника Володина. Последнее, между прочим, объяснялось и тем, что Володин увидел в Алёшкине не только исполнительного и старательного штабного работника, успешно справлявшего со своими прямыми обязанности, но и толкового врача.
Полковник Володин, уже пожилой человек, перенёсший все тяготы Гражданской войны, принимавший участие в Финской, хотя и не был ни разу ранен, но страдал хроническим заболеванием суставов, которое часто обострялось. Проживание в сырой землянке, частые путешествия в расположение полков, оканчивающиеся, как правило, промоченными ногами, естественно, учащали и утяжеляли приступы болей в суставах.
Борис помнил, как его учили бороться с этим заболеванием, которое в простонародье тогда называлось летучим ревматизмом, а в медицине — полиартритом. Он дал задание аптеке медсанбата приготовить растирание с метилсалицилатом, настойкой водяного перца и другими компонентами, а также порошки, содержащие пирамидон и анальгин, и поручил ординарцу ежедневно по вечерам растирать колени и плечи полковника, а адъютанту — следить за тем, чтобы Володин аккуратно принимал порошки. Через неделю комдив почувствовал себя так хорошо, что на одном из штабных совещаний прямо сказал:
— Вот сколько докторов меня ни лечили, всё толку не было, а начсандив Алёшкин в неделю вылечил!
Нужно сказать, что мучительные боли в суставах очень часто провоцировали плохое настроение комдива. Избавившись от них, он стал относиться ко всем работникам штаба, в том числе и к комиссару дивизии, более терпимо. Это, конечно, тоже сыграло свою роль в становлении авторитета Бориса в штабе. С тех пор многие стали обращаться к нему с различными жалобами, чтобы получить врачебный совет, и почти всегда это приносило пользу.
Быстро управившись с делами в ППМ 42-го полка, где, кстати сказать,