Среди пленных оказалось несколько русских, белогвардейцев, бежавших в свое время на Запад и завербованных в подмогу басмачам. Попали в плен и «святые отцы» — узбекский мулла и русский поп…
Как только рассвело, наш дивизион снялся с участка 6-й заставы. Дорог был каждый час. Изрядно поредевшая банда Чюмбы уходила вниз по Мургабу.
К полудню мы въехали в небольшое селение, встретившееся на пути. Басмачи побывали здесь минувшей ночью. Перед нами открылась страшная картина разбоя.
Дехкане этого селения незадолго до прихода басмачей объединились в колхоз — в ту пору по всей Туркмении создавались хлопководческие и овцеводческие коллективные хозяйства. Увидев прибитый на одном из саманных домов кусок фанеры с надписью «Правление колхоза», бандиты учинили дикую расправу над мирными дехканами. Врывались в дома, расстреливали и рубили саблями всех, кто только попадался на глаза, не щадили ни женщин, ни стариков, ни младенцев. Председателя колхоза изрешетили пулями, а потом повесили, вырезав на его груди слова «Смерть ОГПУ» и воткнув ему в рот бумажку, на которой было накарябано:
«Да здравствует англо-французский союз освободителей Азии!»
Басмачи угнали всех верблюдов и лошадей, перерешали колхозных овец…
В горестном молчании стояли мы, пограничники, над телами безвинно убитых людей. И каждый из нас мысленно дал клятву сполна расплатиться с врагом.
…Час от часу сокращалось расстояние между нашим дивизионом и бандой Чюмбы. Мы подходили к Иолотани. Неподалеку от этого городка, в балке, произошла стычка между нашим головным взводом и басмаческим заслоном; нам удалось взять пленного. Пленный показал, что Чюмба решил не заходить в Иолотань, а уйти по пескам к Аму-Дарье. Наши разведчики донесли, что банда действительно двинулась по пескам к железной дороге, в направлении станции Репетек.
…Тридцать с лишком лет отделяют меня от тех дней, но некоторые, казалось бы рядовые, эпизоды надежна врезались в память.
Никогда не забуду, например, встречи, оказанной пограничникам в Иолотани.
На главной улице нас приветствовал отряд самообороны. Целые сутки этот отряд туркмен-добровольцев провел в засаде, готовый дать отпор бандитам, если бы они попытались войти в город. Самооборонцы несли красное полотнище с надписью по-русски: «Слава красноармейцам-чекистам!» Когда мы проезжали по городку, все жители от мала до велика высыпали на улицы. Старики, с седыми бородами, в праздничных халатах, выводили нам лучших коней, дарили оружие. Девушки подносили вяленые дыни, глиняные блюда с пловом, кувшины чала — холодного напитка из верблюжьего молока.
В нас дехкане и рабочие-туркмены видели своих защитников. Нужно ли говорить, как волновали нас такие встречи…
Нам предстоял нелегкий 150-километровый переход вдоль железной дороги, через барханы. Мы готовились в путь, разбирали и навьючивали на верблюдов оружие, укладывали в тюки продовольствие, грузили на повозки ящики с боеприпасами, наполняли водой бурдюки. Воды старались взять как можно больше, у каждого из нас было по три-четыре фляги. Мы вволю напоили верблюдов и лошадей, напились сами, что называется, до отвала…
Вместе с нами из Иолотани выступил и отряд самооборонцев во главе со своим командиром комсомольцем Мавы.
Вечерело. В лучах заходящего солнца раскаленный песок лежал красноватыми волнами. Как-то внезапно наступила южная ночь. Только перед рассветом мы сделали короткий привал. И снова по коням.
К полудню жара стала нестерпимой. Солнце жгло безжалостно. Наши гимнастерки, утром бело-серые (проступила соль), опять потемнели от пота.
Рядом со мной ехал Мавы, вчерашний кочевник.
— Жарко? — улыбаясь прищуренными глазами, спросил он. — Сойди с лошади, лучше будет. — И, всматриваясь в песчаную даль, добавил: — Железнодорожная будка скоро…
Мавы не ошибся. Через полчаса мы подъехали к низкому глиняному строению с плоской крышей, стоявшему у самых шпал. Путевой обходчик, пожилой русский человек, на наш вопрос, проходила ли здесь банда, ответил:
— Как же, вчера нагрянули, басурманы… «Ключи давай!» — орут… Чтобы гайки отвертывать, ясное дело. «Нету, — отвечаю, — ключей». Тут меня один из шайки ихней и полоснул нагайкой… — Обходчик провел жилистой рукой по багровому шраму, пролегшему от виска к подбородку. — «Повешу!» — кричит… Да спешили, видать, очень… А козу проклятые увели. Внучатам без молока быть. — Он кивнул в сторону двух ребятишек, испуганно выглядывавших из-за приоткрытых дверей.
Двигаясь вдоль железнодорожного полотна, мы вышли к станции Репетек. Сюда же из Чарджоу раньше нас подошел отряд войск ОГПУ.
Оказалось, басмачи несколько раз пытались прорваться к станции. Их упорные атаки были понятны: на путях стояли три цистерны с водой. А вода очень нужна была банде Чюмбы, прошедшей полторы сотни километров по пескам.
Но захватить цистерны басмачам не удалось. С приходом нашего дивизиона они отказались от попыток овладеть станцией и двинулись через пески на Аму-Дарью.
Как следовало действовать нам? Наш командир связался с Ташкентом, со штабом по борьбе с басмачеством. Приказ был короток: преследовать банду до полного уничтожения. Итак, нам предстоял еще один переход через Каракумы. Пополнив запасы воды, мы вышли из Репетека. Кругом, насколько хватает глаз, простирались песчаные волны барханов. Небо было голубым, только на самом горизонте ползли странные желтоватые облачка. Я заметил, что Мавы то и дело беспокойно поглядывает на горизонт. А желтые облака росли, сливались, образуя сплошную полосу, которая становилась все шире и шире.
Сойдя с лошади, Мавы приблизился ко мне и тихо сказал:
— Нехорошо… Беда будет.
Я догадался, о какой беде говорил Мавы. Надвигалась песчаная буря.
Мы к этому времени отошли от Репетека километров на двадцать.
— Дед Садык рассказывал мне, — так же тихо продолжал Мавы, — целые караваны лежат в этих песках..
А буря неумолимо надвигалась на нас.
Последовала команда собраться по трое, с лошадьми и верблюдами. Ветер взметал огромные массы песка, стало трудно дышать.
Только к рассвету стихло. Можно было наконец перевести дыхание. Люди стряхивали с себя песок, протирали оружие.
И снова в путь. После бессонной ночи едва передвигали ноги. Солнце палило, мучила жажда. Но и в те часы думалось об одном: как можно скорее настичь и уничтожить банду.
На вторые сутки ночью мы вышли к Аму-Дарье.
А как только начало светать, прозвучал сигнал боевой тревоги. Туркмены-кочевники сообщили о появлений басмачей.
Мы ехали старой караванной дорогой вдоль берега реки.
Бандиты уничтожили на своем пути все живое. Мы видели не одно обезлюдевшее селение. В пыльных двориках валялись верблюды со вспоротыми животами, зарубленные саблями овцы и лошади…
— Смотри, живые! — вдруг услышал я негромкий голос Мавы.
У кибитки, низко склонив голову, сидели старик, девушка и парень. Рядом с ними на полосатом халате лежал труп юноши. На его лбу была вырезана пятиконечная звезда, на окровавленной одежде выделялся значок «КИМ».
— Его сын, — кивнув на старика, сказал сидевший рядом с ним парень. — Два дня как приехал из Чарджоу, учился там. Комсомолец. — Парень помолчал. — И мы тоже комсомольцы: Айна, — он провел рукой по плечу девушки, — и я, Меред…
Был уже дан сигнал сбора, когда к командиру дивизиона подошли Меред и Айна.
— Разрешите и нам ехать с вами, — попросил парень. — Мы должны отомстить.
Командир пристально посмотрел на Мереда, потом перевел взгляд на девушку:
— И ты?
Айна кивнула, а парень смущенно добавил:
— Мы любим друг друга…
— Что ж, — сказал командир дивизиона, — не стану вас разлучать…
Он подозвал Мавы, объяснил Мереду и Айне:
— Товарищ Мавы будет вашим начальником.
…Еще не один десяток километров прошел наш кавалерийский дивизион, преследуя банду Чюмбы, по барханным пескам и солончаковой степи, поросшей редкими кустами саксаула. Банда петляла, заметая следы, стремясь оторваться от преследователей. Поняв тщетность своих попыток уйти к Аральскому морю, она круто повернула на запад, к Каспию.
Без малого сто восемьдесят километров отделяли нас от одного из старых колодцев, а именно там засел Чюмба. Это расстояние мы проделали за трое суток. Под прикрытием ночи окружили колодец. Развьючили лошадей и верблюдов, расставили артиллерию и пулеметы, подвезли к огневым точкам боеприпасы.
Перед рассветом командир дивизиона Сырма и комиссар Пономарев созвали весь командный состав. Командир глянул на часы, коротко сказал:
— Скоро начнем.
А комиссар вручил каждому из нас листок тонкой бумаги с отпечатанным на пишущей машинке текстом. Это было обращение командования к воинам-пограничникам: