Читать интересную книгу Пограничные зори - Иван Медведев

Старик хорошо знал привычки Шайтан-бека и решил, что после налета на тринадцатую заставу Шайтан-бек поведет свою банду в другое место, где его не должны бы ждать.

Очевидно, он выберет путь по долине. Там-то и решил Старик сосредоточить главные силы.

Ну, на совещании длинных разговоров не было, потому что мы, командиры, и так очень хорошо все знали. Пожалуй, сын Старика один не знал всех подробностей, но он молчал и ни о чем не спрашивал.

Старик отдал последние приказания и уже в самом конце сказал, что вместо Петрова на тринадцатую назначается Тарасов-младший.

Помню, я подумал, что похоже, будто Старик действительно хочет уберечь своего сына: всем нам передалась уверенность, что Шайтан-бек пойдет где угодно, только не через участок тринадцатый.

Уже брезжил рассвет, когда кончилось совещание. Собираться нам было недолго. Солнце еще не поднялось, а все мы уже разъехались из отряда.

Мне было поручено командование маневренной группой. Свой полуэскадрон я должен был вывести на левый берег ручья, у края долины, там в засаде дождаться басмачей и, пропустив голову банды мимо себя, ударить во фланг.

План Старика заключался в том, чтобы захватить Шайтан-бека в кольцо.

Вот, значит, поднял я бойцов по тревоге, и в сумерках мы выехали за ворота.

Было еще прохладно, и пыль прибило росой.

Минут через десять догнали двоих всадников. Это оказался сын Старика с коноводом. Они ехали шагом. Завидев меня, Тарасов сдержал лошадь и, когда я поравнялся с ним, поехал рядом.

— Я поджидал вас, — сказал он. — Нам ведь по дороге.

Я посмотрел на него и вижу — он улыбается, и глаза у него сверкают, и весь он просто ходуном ходит от возбуждения. А он говорит:

— Знаете, дождался я все-таки первого боя. Ведь бой будет сегодня. Я, — говорит, — чувствую: обязательно бой будет, именно сегодня.

Хотел я ему сказать, что если и будет бой, то ему в нем не участвовать, потому что через тринадцатую заставу басмачи не пойдут, но промолчал. Очень уж веселым он мне показался в то утро, и я решил не омрачать его радости.

А он говорит:

— Вы представить себе не можете, до чего мне хорошо сегодня и легко как-то! Места эти, — говорит, — просто удивительно до чего мне нравятся.

И правда, красиво показалось мне вокруг. Солнце из-за гор еще не встало, но розовое небо светилось, и вспыхивали розовые облачка возле вершин, и туман клубился в ущельях. Жаворонки кувыркались и щелкали высоко вверху. Копыта лошадей мерно и мягко стучали по влажной земле, изредка тихонько звякал клинок или винтовка, или фыркала лошадь, вкусно хрустя трензелями.

Мне трудно это объяснить, но мальчик, ехавший рядом со мной в парадной своей гимнастерке, в ремнях и в лихой фуражке, ловкий и складный, на небольшой гнедой лошади, весь он, всем своим видом и всем, что он говорил, как-то очень подходил к ясному утру.

Мальчик, знаете, был взволнован. Молодой ведь он был, да и всегда какое-то особенное чувство овладевает человеком в утро перед первым боем. Это я часто замечал.

Хотелось мальчику говорить и говорить. Что называется, душу раскрыть хотелось, но дороги наши расходились, и я попрощался с ним. Он улыбнулся, протянул мне руку. Таким я его и запомнил: с мальчишеской ласковой улыбкой, на гнедой лошадке, освещенного розовыми лучами.

На прощанье он сказал мне:

— Всего хорошего. Я уверен, именно сегодня будет бой. Увидимся ли?

Я ответил:

— Конечно, увидимся! — Крикнул моим бойцам: — Марш, марш! — И мы понеслись по дороге. На повороте я оглянулся. Сын Старика скакал галопом, легко нагнувшись вперед и коротко подобрав поводья.

Свой полуэскадрон я привел к ручью, мы расположились в засаде и, скрытые глубоким оврагом, стали ждать. Басмачи могли появиться в любую минуту, мы к этому были готовы.

В полдень на автомобиле приехал Старик. Он был спокоен и весел, шутил с бойцами и сказал мне, что сегодня Шайтан-бек не уйдет от нас.

У бойцов настроение было хорошее, все по-прежнему ждали банду с минуты на минуту, но никаких признаков басмачей не было.

Старик уехал на двенадцатую заставу. Эта застава стояла в долине, и мимо нее должен был пройти Шайтан-бек.

Солнце поднялось высоко, стало нестерпимо жарко, и бойцы начали нервничать.

Часа в два снова приехал Старик. Он был весь в пыли, но веселый и спокойный.

— Ничего, ничего, — сказал он. — Выдержка, выдержка и еще раз выдержка. Шайтан-бек, старая лисица, догадался, что мы его ждем, и он тоже ждет, он ждет, пока мы устанем от нетерпения и от проклятой жары.

Никто не знал привычек басмачей так хорошо, как наш Старик.

Мы изнывали от жары, воздух был похож на расплавленный металл, и трескалась земля, и вода в ручье напоминала жидкое масло. Было тихо. Так тихо, будто все умерло, даже цикады перестали трещать. Нам казалось, что жара уж больше не может усиливаться, но становилось все жарче и жарче. И вот наконец-то в мертвой тишине мы услышали топот копыт, и дозорные наверху, над оврагом, увидели всадника. Красноармеец прискакал с двенадцатой. Почти обезумевший от жары, он доложил, что банда Шайтан-бека перешла границу и движется по долине. Доложив, красноармеец лег на живот возле ручья и погрузил голову в теплую воду.

Потом мы услыхали визг басмачей и выстрелы, и в облаке раскаленной пыли банда проносилась мимо нас, и тогда мы выскочили из оврага и ударили им во фланг.

Мы молча рубились с ними, а безжалостное солнце жгло нас. Ветра не было, и пыль неподвижно стояла над нами.

Вы знаете, что значит бой в такую жару? Если знаете, то вам все понятно. Рассказать об этом нельзя. Я думаю, ад должен быть примерно таким.

Ну, словом, мы взяли в кольцо, опрокинули их, захватили всю банду, и вот тут-то и выяснилось, что Шайтан-бека нет. Его нигде не было.

На потрескавшейся земле лежали убитые. Жадные грифы прыгали возле трупов и не боялись нас. Мы отгоняли их, они прыгали не взлетая и хрипло кричали. От них пахло гнилью. Мы осмотрели всех убитых; Шайтан-бека не было среди них. И среди пленных его не было.

Старик ничего не сказал. Он велел мне ехать с ним, и мы понеслись в управление отряда. Всю дорогу Старик молчал.

В отряде он приказал мне связаться со всеми заставами.

Не знаю почему — прежде всего я позвонил на тринадцатую. Мне долго никто не отвечал, а потом подошел дежурный. Я спросил его, где он был, и он ответил, что остался один на заставе и был снаружи. Я не понял и велел позвать начальника. Тогда дежурный повторил — он один на заставе, а начальник с бойцами уехал. Я разозлился и выругался: «Куда уехал? Почему ничего не доложили?» Дежурный невозмутимо объяснил, что этого он не знает, начальник ничего докладывать не приказывал.

Я побежал к Старику. Он выслушал меня и нахмурился.

Минуты три я ждал, а он молчал и пыхтел трубкой.

— Очень плохо, — сказал он потом и больше ничего не прибавил.

Через пять минут мы с ним неслись в автомобиле на тринадцатую заставу.

Это была бешеная езда. Мы задыхались от пыли, в радиаторе кипела вода, машина дрожала, как загнанная лошадь, и солнце, яростное солнце пылало на белом небе.

Я не спал уже двое суток, несколько раз тяжелая дремота овладевала мной, и я забывался, несмотря на сумасшедшие толчки. Я просыпался с таким чувством, будто сейчас умру, и видел перед собой сутулую спину Старика и сожженную землю, и снова засыпал на несколько минут.

Старик торопил шофера, и мы неслись по страшной дороге, со скоростью до восьмидесяти километров в час.

Думаю, только счастливой случайностью можно объяснить, что мы не разбились.

На тринадцатой заставе нас встретил дежурный, тот самый, с которым я говорил по телефону. Огромного роста и, очевидно, очень сильный, красивый украинец, он был на редкость хладнокровен.

Встретив Старика, он встал по команде «смирно» и доложил так спокойно, будто вообще ничего не случилось. По его словам выходило, что еще утром новый начальник поднял всех бойцов, велел седлать коней и вообще привел заставу в полную готовность. Днем пришло известие о бое в долине, и тогда начальник приказал садиться на коней, а сам сел на коня бывшего начальника и со всеми бойцами заставы, кроме дежурного, поскакал вдоль границы по направлению к двенадцатой заставе. Вот и все, что знал хладнокровный дежурный.

Старик очень встревожился и стал звонить на двенадцатую заставу. Ему ответили, что начальник заставы тринадцать не появлялся.

Мы ничего не понимали и больше ничего не могли узнать. Я предложил Старику возвращаться обратно, в управление отряда, но Старик сказал:

— Нет. Позвони туда и предупреди. До утра я буду здесь.

Словно бы в каком-то мрачном оцепенении, Старик сидел возле стола, с погасшей трубкой в зубах.

Я больше не мог бороться с усталостью. Я расстелил бурку на полу, лег и уснул.

Мне ничего не снилось. Несколько раз я просыпался и видел, что Старик все так же сидит возле стола. Несколько раз звонили из управления отряда, и Старик говорил негромко. Он не спал всю ночь. Утром он сидел на том же месте, с потухшей трубкой в зубах, и глаза его были воспалены. Я уже сказал: было похоже, что он в каком-то оцепенении.