— Там, у старых чинар, сокол поймал двух мух.
Валентин Рыбин
СИНИЕ ГОРЫ
Из поэмы
Много солнца,много света,в знойном мареве земля.И шуршит сухое летопо горам и по полям.
Из винтовки по мишенямбьет Маньков на славу —старшине на утешеньеи бойцам заставы.Отстреляется,привстанет —парню дышится легко.Что ни выстрел — попаданье,а бывало — в «молоко».
Скачет конь —рябит в глазах.Сабли взмах —летит лоза.
Парень рубит ловко.Быстрота, сноровка!
Жарко,служба нелегка.Но настанет вечер —и Маньков у турникарасправляет плечи.Разотрет в ладонях мел:— Сделать, что ли, склепку?Смех —мол, каши мало ел.— Я хлебал похлебку.. . . . . . . . . .Снова шутки средь бойцов:— Не теряйся, Вова!..
Пишет парень письмецостарику Манькову.Полсела в письме егои для всех приветы.Жив, мол. Кормят ничего,только жарко летом.
* * *
Над речкою усталопоникли ветви тала.Ночами стонет филин,оплакивает лето.И зяблик:«Цви-ли, цви-ли?» —как будто ждет ответа.
Тишина…Скрипит перо,в кабинете лампа светит.Заседает в кабинетекомсомольское бюро.И глядит с портрета Ленин…
Рыжкин встал —серьезный вид;вслух читает заявленье.У стола Маньков стоит.«Все свои…А вдруг не примут?»То уверенность,то страх.Посмотрел в окошко.«Климатнепонятный на горах».
Прокатился над дворомпо горам сердитый гром.Чудеса творит природа —гром в такое время года!Гром,а дождик мельче проса,стекла плачут от дождя…По уставу три вопроса,год рождения вождя…
Вот Маньков в казарму входит,парня — чуть не на ура.— Значит, принят?— Принят вроде. —Улыбнулся— С плеч гора.
Серых туч густая лава,ночь ноябрьская слепа.Верст за десять от заставыбезымянная тропа.Ветер злой свистит на склоне,над тропой кусты дрожат,у подножья дрогнут кони,за скалой бойцы лежат.Чу, с куста вспорхнула птица.Не видать во тьме ни зги.Легкий шорох у границы,вороватые шаги.Ближе, ближе шорох слышен,— Слышь, идут?..Маньков застыл,шепчет Камину:— Потише.Пусть идут,заманим в тыл.
Камин встал.— Их много вроде. —Весь трясется,сам не свой— Брось дурачиться, Володя. —И надсадно крикнул:— Стой!
Вспыхнул мрак смертельным светом,конь сорвался —стук подков.И — темно.
— Володя, где ты?Слышь, Володя?..Нет ответа.За кустомпритих Маньков.Страшен враг?Конечно, страшен.Ждет боец, глядит на склон.Подступает к горлу кашель.И откуда взялся он?«Непонятен этот климат.То прохладно,то жара…»
Трое их.Проходят мимо.Ну, давай, Маньков.Пора!Не спеша винтовку вскинул,скорострельною стрельбойдвух свалил — ударил в спину:третий бросился в низину.— Брешешь,справлюсь я с тобой!
Прыгнул вслед:— Постой, «дружище»!..Повалил в гнилой листвеи тяжелый кулачищеприпечатал к голове.— Так-то вот, —вздохнул сердито, —подлецам шутить с огнем.
Снял ремень,связал бандитаи откашлялся на нем.«Ну с чего бы кашель этот?Фу ты, черт!Секрет открыл:ведь с потемок до рассветая ни разу не курил».
Серых туч густая лава,стук копыт в сырой траве.Скачет чуть не вся заставас Семихаткой во главе.Мчатся ветром —к гривам плечи,по горам коней гоня.
Камин всадникам навстречу —без винтовки,без ремня.
Кони встали,кони в мыле,кони дышат тяжело.— Где Маньков?!— Его убили…Семихатка сплюнул зло.
Мчатся дальше.В серых тучах«безымянная» вдали.Прискакали.Возле кручизалегли и поползли.Семихатка брови хмурит:у скалы — как будто дым.Пригляделся.— Кто-то курит.Не стрелять.Возьмем живьем.
Встал Маньков.«Да это ж наши!»Сердце прыгнуло в груди.Закричал, рукою машет:— Эй, ребята, подходи!
После боя пришел в столовку,съел тарелку борща и каши.— Ловко ты их отделал, Вовка! —похвалил его повар Пашин.— Зря судачили, что не годен…Вот, глядишь,и выдадут орден.Человека узнаешь развесразу —чем он живет и дышит?А ведь ты всесторонне развит,из тебя бы и повар вышел.
Ата Каушутов
ОХОТА
Из романа «Внук Мергена»
Солнце сдвинулось за гору, вершину которой укрывали облака. Ранние сумерки быстро сгущались, и охотникам с тяжелой ношей на плечах приходилось пробираться ощупью. Своего полуторапудового джейрана старик нес медленно, но довольно бодро. Молодой его спутник часто дышал, отфыркивался и пыхтел, мелко семеня ногами, хотя туша на его торбу весила не больше, чем у старика. Молодым спутником был Чушегез. Ему ли равняться с таким испытанным ходоком, как дедушка Мерген. Он не только не жаловался на усталость, а еще и развлекал счетовода. Чушегез изнемог от усталости, но не подавал виду.
— Ну, а как же ты потом с барсом? — спрашивал он.
— Потом один и остается тебе выход: надейся на себя, — продолжал старик давно начатое повествование. — Приклад сюда, под мышку, вот так укрепил, сделал надежный упор, а ствол ему в пасть наставил. Раненый, в смертных муках, глаза красные… ну и принялся грызть железо. Скрежет такой — веришь ли, мороз по коже. А момента упустить нельзя: бью ножом, поворачиваю его. Валится бедняга, а железо изо рта не выпускает Ослабел… Глянул я: пуля попала ему в низ живота, в самое причинное место, что называется. А у меня и заряды кончились. Видишь, как нож иной раз спасает.
Поднялись охотники на пригорок, сняли с плеч ношу. Дед потянулся, расправил затекшую поясницу. Решили устроить привал повыше этого места, поесть там и заночевать. Счетовод, видно, здорово умаялся, вспотел весь, привал ему нужен. И как только он разгрузился, вдохнул холодного воздуха — зашелся кашлем. Кашлял долго не мог успокоиться. Старик глядел на него и слегка головой покачивал, а ведь просится, еще и с обидой: возьми да возьми на охоту, других берешь, а меня за человека не считаешь. Вот и взял.
Один короткий день бродили они в горах, у границы, двух рогалей убили вначале там, пониже. Спрятали надежно, а этих двух здесь, их нести приходится. А теперь и самого охотника впору грузить на плечи.
— Смолоду начинаете курить, а потом душитесь. И все-то вам не под силу, — журил Клыч Мерген счетовода, не перестававшего кашлять. — Через такую горку в твоих годах идти бы и за труд не считать, а для тебя — точно стена отвесная. Пойдем, однако, там отдохнем.
Взобрались выше, отыскали где поудобнее — выемку под крутой скалой. Нашелся поблизости хворост, развели огонь. Без огня серые скалы и густой вал темноты в ущелье было хорошо видно, а запылал костер — стало все вокруг черным-черно. Чушегез начал проявлять беспокойство. Помогая резать мясо и жарить шашлык, он иногда ощупывал взглядом темноту и ничего там не различал. Только над головой в бархатном небе белели крупные звезды.
Старик знал, что Чушегез побаивается, и, чтобы отвлечь его от дурных мыслей, рассказывал всякую всячину. Иные истории у него отдавали фантастикой. Чушегез слушал их с особым интересом, хотя они и нагоняли еще больше страха.
— Так вот, про ту встречу, днем еще ты донимал меня, — рассказывал Мерген. — Иду как сегодня, темно, месяца нет. И вдруг сталкиваюсь вплотную с чем-то громадным, черным. Со мной овчарка; так она как взвоет и все позади меня норовит держаться. Я бога призвал и, конечно, выстрелил, а это самое, черное, как закричит, едва не оглушило меня совсем. В ушах чуть не полопалось.