вступать ни в какие переговоры, если последние не будут вестись на основе признания свободы нации и неотчуждаемых прав человека. В этом документе он впервые употребил выражение «мексиканская нация»{57}. 16 марта руководители повстанцев собрали военный совет, где решили, оставив в Сальтильо часть сил под командованием адвоката Игнасио Лопеса Района, идти дальше на север, к Монклове. Принимая это решение, имевшее роковые последствия, они, конечно, не могли предвидеть того, что произойдет на следующий день.
17 марта бывший роялистский офицер-креол, подполковник Игнасио Элисондо, недавно перешедший на сторону патриотов, ввел свои войска в Монклову и арестовал представителей местных революционных властей. Узнав из перехваченного письма о планах повстанцев, он немедленно выступил им навстречу и возле родников Бахана (южнее Монкловы), за холмом и крутым поворотом дороги, устроил засаду. Утром 21 марта двухтысячная колонна — все, что осталось от повстанческой армии, — приблизилась к Бахану. Переход через пустынную и безводную местность был очень утомителен, и измученные, усталые люди, ничего не подозревая, двигались в беспорядке, сильно растянувшись. Впереди, подымая клубы пыли, ехали на большом расстоянии друг от друга кареты с командирами и всадники, затем шла пехота, а сзади следовала артиллерия. Вследствие этого карета за каретой, группа за группой, обогнув холм и скрывшись из виду, попадали в руки изменников. Кое-кто пытался сопротивляться, но безуспешно[7].
Всех пленных отправили в Монклову, а затем Идальго, Альенде, Хименеса и некоторых других руководителей восстания, закованных в кандалы, повезли для суда в Чиуауа, где размещался штаб командующего войсками «внутренних провинций Запада» Немесио Сальседо.
Главной причиной, побудившей военные власти судить Идальго и его соратников на месте, не передавая в руки инквизиции, которая обычно вела судебные процессы очень медленно, было желание поскорее расправиться с ненавистными «бунтовщиками». К тому же они боялись, что если везти Идальго в столицу, то по пути следования могут вспыхнуть народные волнения. Основания для таких опасений безусловно имелись, так как весть о захвате в плен руководящего ядра повстанцев быстро распространилась по всей стране, и сторонники независимости решили сделать все возможное, чтобы вырвать Идальго и его товарищей из лап колонизаторов.
Так, в апреле 1811 г. в Мехико возник заговор, возглавляемый отважной женщиной Марианой Родригес дель Торо. Заговорщики намеревались, похитив вице-короля, заставить его отдать приказ об освобождении Идальго и остальных патриотов. Они тщательно разработали план операции и даже назначили день ее проведения. Однако накануне вечером участвовавший в заговоре Хосе Мария Гальярдо рассказал обо всем на исповеди священнику, а тот немедленно доложил властям. Гальярдо тотчас же арестовали и при допросе он выдал сообщников. Некоторых из них схватили в ту же ночь. В числе других в тюрьму были брошены Мариана Родригес с мужем, томившиеся затем в заключении около десяти лет.
Учитывая настроения населения и боясь каких-либо демонстраций с его стороны, бригадир Сальседо перед прибытием пленных в Чиуауа запретил горожанам, когда узников повезут по улицам, собираться группами и иметь при себе оружие.
Следствие и суд велись ускоренными темпами. Все лидеры восставших, за исключением Абасоло, который настойчиво старался умалить степень своего участия в революционном движении, держались мужественно. Идальго вел себя в ходе следствия, происходившего с 7 по 9 мая, спокойно и твердо. Он бесстрашно отстаивал свои взгляды и решительно отвергал все попытки извратить его намерения. После допроса дело Идальго перешло в военный суд, который вынес смертный приговор, утвержденный затем Сальседо. Та же участь постигла Альенде, Хименеса, Хуана Альдаму, брата Идальго — Мариано и других его сподвижников, а также многих рядовых участников восстания. Только Абасоло ценой раскаяния купил себе жизнь. В течение мая-июня в Чиуауа и Монклове были казнены более 300 патриотов.
Утром 29 июля представители церковных властей публично совершили акт снятия с Идальго духовного сана. Его заставили опуститься на колени и одну за другой сорвали одежды священника. Во время этой унизительной для верующего католика церемонии он держался внешне невозмутимо, ничем не выдавая своих переживаний, а потом с таким же спокойствием выслушал прочитанный ему приговор. В ожидании казни Идальго проявил исключительное самообладание и хладнокровие. Он позавтракал, пообедал и поужинал. На стене камеры написал свои предсмертные стихи. В ночь перед казнью крепко спал.
Отважного священника расстреляли утром 30 июля во дворе госпиталя, где его содержали под стражей. По приказу военных властей место казни было оцеплено плотным кольцом войск, а для приведения приговора в исполнение сформировано специальное подразделение численностью около 200 солдат. Идальго вывели из камеры, крепко привязали ружейными ремнями к столбу и завязали глаза. Он стоял с распятием в руках. Большинство людей, присутствовавших при казни, плакало, а у солдат так сильно дрожали руки, что они не сразу смогли попасть в цель. Поэтому после первого залпа Идальго продолжал оставаться на ногах. От сильной боли он согнулся, повязка, закрывавшая глаза, сползла, и Идальго посмотрел на своих палачей, однако не проронил ни слова. Когда прозвучал следующий залп, он, опять раненный, лишь слегка вздрогнул. И после третьего залпа, весь израненный, Идальго был еще жив. Тогда лейтенант, командовавший при расстреле, приказал двум солдатам приставить дула своих ружей к сердцу Идальго и прикончить его.
Труп выставили для всеобщего обозрения, а потом обезглавили.
Головы Идальго, Альенде, Хуана Альдамы и Хименеса были по распоряжению колониальных властей отвезены в Гуанахуато и помещены в железные клетки, установленные для устрашения народа по углам «Алондиги де Гранадитас».
Через несколько дней после казни Идальго, 3 августа 1811 г., столичная «Гасета де Мехико» напечатала копию якобы написанного им заявления, датированного 18 мая того же года. Автор его называл восстание против испанского господства преступлением перед богом и королем, выражал глубокое раскаяние в своих действиях, осуждал их и призывал повстанцев немедленно прекратить борьбу{58}. Однако содержание этого документа противоречило убеждениям и мужественному поведению Идальго на следствии и суде. Большинство современников и историков отрицают подлинность названного заявления и рассматривают его как апокриф, составленный по указанию испанской администрации с целью дискредитировать освободительное движение и вызвать разброд среди его участников, Так, хорошо информированный английский дипломат Генри Джордж Уорд, знакомый с мексиканскими событиями того периода, писал: «Я слыхал, будто даже испанцы признают, что опубликованные в то время сообщения об их (Идальго и его соратников. — М. А.) покаянии были вымышленными»{59}.
В ходе народного восстания, на протяжении полугода потрясавшего основы колониального режима Новой Испании, армия Идальго неоднократно одерживала победы над испанскими войсками и освободила обширную территорию. Повстанцы пытались ликвидировать рабство, покончить с расовой дискриминацией, упразднить принудительные повинности, отменить