В Сербии, где весть об убийстве изначально была воспринята, по словам британского поверенного в делах, скорее «с изумлением, чем с сожалением», наиболее фанатичная националистическая пресса поспешила оправдать убийц. Пашич, у которого в разгаре была непростая избирательная кампания, якобы сказал, услышав эту новость: «Очень плохо. Это будет означать войну». Он приказал закрыть все гостиницы и кафе к 22:00 в знак траура и послал свои соболезнования в Вену. Несмотря на давление со стороны Австро-Венгрии, он, однако, отказался проводить расследование и дал вызывающее интервью одной немецкой газете, в котором отрицал, что его правительство имеет какое-либо отношение к убийству[1645].
Тем не менее опасения в отношении намерений Австро-Венгрии в Сербии нарастали, и 10 июля их еще больше подпитал любопытный инцидент в Белграде. Гартвиг – чрезвычайно влиятельный русский посол, который за эти годы многое сделал, чтобы раздуть честолюбивые намерения сербов, – зашел вечером к своему коллеге из Австро-Венгрии барону Владимиру Гисль фон Гислингену. Русский, который был человеком тучным, пыхтел от напряжения. Он отказался от кофе, но достал свои любимые русские сигареты. Сказал, что хочет прояснить неуместный слух о том, что в вечер, когда произошло убийство, он играл в бридж и отказался приспустить флаг на мачте дипломатической миссии. Гисль заверил, что считает вопрос урегулированным. Тогда Гартвиг перешел к основной цели своего визита. «Я прошу вас, – сказал он, – именем нашей искренней дружбы как можно более полно ответить на вопрос: что Австро-Венгрия будет делать с Сербией и какое решение принято в Вене?» Гисль был верен политике своего правительства: «Я определенно могу уверить вас в том, что суверенитет Сербии не будет нарушен и при доброй воле правительства Сербии этот кризис может найти разрешение, которое понравится обеим сторонам». Гартвиг многословно поблагодарил его и уже начал с усилием вставать, как внезапно рухнул на пол и спустя несколько мгновений умер. Его семья немедленно обвинила Гисля в отравлении, и по Белграду поползли еще более дикие слухи, будто из Вены был привезен специальный электрический стул, который мог убивать, не оставляя следов. Этот инцидент никак не улучшил отношения между Австро-Венгрией и Россией, которые и без того ухудшались. Что было гораздо серьезнее, после смерти Гартвига больше не было человека, который мог бы повлиять на правительство Сербии, чтобы оно приняло даже самые возмутительные требования ультиматума[1646].
И хотя теперь Пашич был очень обеспокоен тем, что, вероятнее всего, произойдет, 18 июля он отправил сообщение сербским посольствам в разных странах, гласившее, что Сербия будет сопротивляться любым требованиям Австро-Венгрии, посягающим на ее суверенитет[1647].
Он встревожился бы еще сильнее, если бы знал о тайной встрече, которая произошла в Вене на следующий день. Прибыв в машинах без опознавательных знаков в дом Берхтольда, самые влиятельные люди в Австро-Венгрии приняли решение, которое, как они понимали, могло привести к всеобщей войне в Европе. Берхтольд раздал копии ультиматума, который составили он и его коллеги из министерства иностранных дел. Позднее в том же году, когда большая часть Европы уже воевала, жена Берхтольда сказала подруге: «Бедный Леопольд не мог спать в тот день, когда писал свой ультиматум сербам, так как очень беспокоился о том, что они могут его принять. Несколько раз за ночь он вставал и изменял или добавлял что-нибудь, чтобы уменьшить этот риск»[1648]. Присутствовавшие на встрече предполагали, что Сербия отвергнет условия ультиматума, и в основном обсуждались вопросы мобилизации и другие необходимые военные меры. Конрад сказал, что чем скорее начнется война, тем лучше, и не проявлял никакой озабоченности перспективой вмешательства России. Тиса, как всегда, настаивал, чтобы не было аннексии сербской территории. Присутствовавшие согласились с этим, но, уходя, Конрад цинично сказал военному министру Кробатину: «Посмотрим»[1649]. Вскоре после этой встречи Тиса написал своей племяннице, что все еще надеется на то, что войны можно будет избежать, но теперь он целиком полагается на Бога. Его собственный настрой, как он написал ей, был «серьезным, но не озабоченным или беспокойным, потому что я похож на человека, стоящего на углу улицы, который может в любой момент получить удар по голове, но всегда готов к большому путешествию»[1650].
20 июля, на следующий день после тайной встречи, Берхтольд отправил копии ультиматума и сопроводительной записки к нему в свои посольства по всей Европе. Посол в Белграде должен был доставить свой экземпляр ультиматума правительству Сербии вечером в четверг 23 июля, тогда как другие дожидались утра 24 июля. К досаде немцев, их союзник не потрудился предоставить им копию ультиматума раньше 22 июля[1651]. Тем не менее они были готовы сдержать свое обещание об оказании помощи. 19 июля Norddeutsche Allgemeine Zeitung, которая, как считалось, выражала позицию правительства, опубликовала короткое сообщение о том, что Австро-Венгрия вполне оправданно хочет привести свои отношения с Сербией в порядок. Сербия, говорилось далее в заметке, должна уступить, а другие европейские страны не должны вмешиваться, чтобы любой конфликт между этими двумя противниками мог оставаться локализованным. 21 июля Бетман отправил телеграммы своим послам в Лондоне, Париже и Санкт-Петербурге с просьбой изложить эти пункты правительствам принимающих стран. На следующий день Жюль Камбон – посол Франции в Берлине – попросил Ягова изложить детали того, что написано в ультиматуме. Ягов ответил, что понятия об этом не имеет. «Меня тем более это удивило, – язвительно сообщил Камбон в Париж, – ведь Германия с особым рвением собирается оказывать поддержку Австрии»[1652].
Берхтольду по-прежнему нужна была официальная санкция старого императора, так что утром 20 июля в сопровождении Ойоса он выехал в Ишль. Франц-Иосиф прочитал документ до конца и заметил, что некоторые его положения очень жестки. Он был прав. Ультиматум обвинял сербское правительство в том, что оно терпимо относилось к преступной деятельности на своей земле, и требовал, чтобы оно немедленно приняло меры к тому, чтобы положить ей конец, включая увольнение любых военных или гражданских чиновников по выбору Австро-Венгрии, закрытие националистических газет и изменение образовательных программ, которые должны быть лишены всего, что можно истолковать как пропаганду, направленную против Австро-Венгрии. Более того, ультиматум посягал на суверенитет Сербии. В двух пунктах, которые в конечном счете стали камнем преткновения для Сербии, ей было приказано согласиться на участие Дуалистической монархии в подавлении подрывной деятельности в пределах Сербии и расследовании и суде над всеми сербскими заговорщиками, ответственными за убийства. Сербскому правительству было дано сорок восемь часов, чтобы дать ответ. Тем не менее император одобрил ультиматум в том виде, в каком он был. Берхтольд и Ойос остались на ланч и возвратились в Вену в тот же вечер[1653].
23 июля Гисль – посол Австро-Венгрии в Белграде – попросил министерство иностранных дел принять его во второй половине дня. Пашич отсутствовал, занимаясь избирательной кампанией, так что Гисля принял министр финансов Лазарь Пачу, который непрерывно курил. Гисль начал зачитывать ультиматум, но серб прервал его после первого предложения, сказав, что не имеет полномочий принять такой документ в отсутствие Пашича. Гисль был тверд; до шести часов вечера 25 июля Сербия должна дать ответ. Он положил ультиматум на стол и ушел. Стояла мертвая тишина, когда сербские чиновники постигали его содержание. Наконец заговорил министр внутренних дел: «У нас нет другого выбора, кроме как воевать». Пачу поспешил к русскому поверенному в делах и стал просить о поддержке России. Князь Александр сказал, что Австро-Венгрия встретит «железный кулак», если нападет на Сербию, и министр обороны Сербии принял предварительные меры к подготовке обороны страны. Однако, несмотря на свою дерзкую риторику, Сербия не была в состоянии воевать. Она все еще восстанавливалась после Балканских войн, и большая часть ее армии находилась на юге, удерживая непокорные территории, которые она обрела. Два следующих дня правительство отчаянно пыталось избежать приговора, который навис над Сербией. Она и раньше сталкивалась с гневом Австро-Венгрии во время боснийского кризиса, а также в 1-й и 2-й Балканских войнах, и все же ей всегда удавалось выстоять путем комбинации своих собственных уступок и давления на Австро-Венгрию со стороны Священного союза Европы[1654].