не в Прем-Нивас? – спросила соседка. Она знала его номер по прежним звонкам.
– Нет, не в Прем-Нивас. Баоджи должен был зайти вечером к знакомым.
Когда в Байтар-Хаусе сняли трубку, Вина произнесла:
– Я хотела бы поговорить с сахибом.
– С которым из сахибов? – спросил старческий голос Гуляма Русула. – С навабом-сахибом, бурре-сахибом или чхоте-сахибом?
– С любым из них.
– Наваб-сахиб и бурре-сахиб вышли из дома в Байтар, а чхоте-сахиб еще не вернулся от имамбары. – Гулям Русул говорил возбужденно и запинаясь. – Говорят, что в городе беспорядки и что даже с крыши этого дома можно видеть пожары. Мне надо идти, надо сделать кое-какие…
– Пожалуйста, не вешайте трубку, – быстро проговорила Вина. – Мне надо поговорить с кем-нибудь, кто дома, – позовите, пожалуйста, секретаря сахиба или кого-нибудь еще. Я Вина, дочь Махеша Капура, и мне надо передать срочное сообщение.
Некоторое время в трубке была тишина, затем послышался молодой голос Муртазы Али. Он звучал растерянно и тревожно – Али, наверное, чувствовал, что это может быть какое-то известие о Фирозе.
Вина сказала, тщательно подбирая слова:
– Я дочь Махеша Капура. Хочу передать известие о младшем сыне сахиба.
– О младшем сыне наваба-сахиба, чхоте-сахибе?
– Да-да. Можете о нем не беспокоиться. Он в безопасности и останется ночевать в Мисри Манди. Пожалуйста, сообщите об этом сахибу.
– Слава богу! – произнес Муртаза Али.
– Завтра он поедет домой, когда отменят комендантский час. Так что нет необходимости искать его; не надо ходить в полицию за пропуском и приезжать сюда, а также говорить о том, что он у нас. Просто скажите, что он со мной, его сестрой.
– Благодарю вас, госпожа, за то, что вы позвонили. Мы как раз собирались пойти с оружием на его поиски. Мы боялись худшего… Это было бы ужасно…
– Мне надо идти, – сказала Вина, понимая, что чем дольше будет говорить, тем труднее будет изобретать двусмысленности.
– Да, конечно – отозвался Муртаза Али. – Кхуда хафиз.
– Кхуда хафиз, – машинально ответила Вина и положила трубку.
Соседка смотрела на нее со странным выражением.
Не желая больше разговаривать с чрезмерно любопытной женщиной, Вина объяснила, что ей надо срочно возвращаться домой, потому что Бхаскар добегался до того, что растянул лодыжку, Мана и Кедарната надо кормить ужином, а старую госпожу Тандон, которая впала в панику, вспоминая Пакистан, надо успокоить.
15.14
Дома ее встретила свекровь, которая была в шоке и почти невменяема. Кедарнат решил побродить по улицам – видимо, для того чтобы успокаивать встречных и предупреждать их о комендантском часе, если они о нем не слышали.
Вина едва не потеряла сознание. Прислонившись к стене, она уставилась в пространство перед собой. Госпожа Тандон наконец перестала рыдать и могла объясниться более внятно.
– Он сказал, что в этом районе нет риска встретиться с мусульманами, – прошептала она. – Он не хотел меня слушать. Сказал, что тут нет ничего общего с Лахором и что он вернется совсем скоро. – Госпожа Тандон жалобно смотрела на Вину, пытаясь найти в ее лице успокоение. – Он сказал «совсем скоро». Он вернется совсем скоро. – Она опять расплакалась.
Но ничего успокаивающего она в лице Вины не нашла. Губы у Вины стали дрожать. Кедарнат всегда так говорил, отправляясь куда-либо по торговым делам.
– Почему вы его не остановили? – воскликнула она. – Почему Ман его не остановил? – Она разозлилась на мужа с его эгоистическим безответственным героизмом. Неужели его мать, она сама и Бхаскар ничего для него не значили?
– Ман был на крыше, – сказала свекровь.
Сверху спустился Бхаскар. Было видно, что ему не дает покоя какой-то вопрос.
– Почему на Фирозе-маме столько крови? – спросил он. – Ман-мама побил его? Он сказал, что не бил, но ведь латхи была у него.
– Успокойся, Бхаскар, – ответила Вина усталым тоном. – Все в порядке. Иди сейчас же наверх и ложись спать. Я здесь, если что. – Она обняла его.
Однако Бхаскар желал знать, что происходит.
– Ничего, – ответила она. – А сейчас мне надо приготовить ужин, так что не мешай мне.
Она боялась, что Ман, узнав о том, что Кедарнат ушел, немедленно отправится искать его с риском для собственной жизни. Кедарнат по крайней мере знал, где находится граница индусского квартала и начинается мусульманский. Тем не менее она беспокоилась и за мужа. Перед тем как спустился Бхаскар, она раздумывала, не пойти ли ей на поиски самой. Но теперь она решила ждать – а это всегда самое трудное.
Она приготовила для Мана и Фироза еду и понесла ее наверх, постаравшись принять спокойный вид.
Ман встретил ее улыбкой.
– Ночь теплая, – сказал он. – Мы с Фирозом будем спать на крыше. Если ты дашь нам какой-нибудь тюфяк и тонкое одеяло, это будет отлично. Ему надо только помыться, да и мне не мешает. Что-нибудь не в порядке?
Вина покачала головой:
– Он чудом спасается от смерти и спрашивает меня, все ли в порядке.
Она дала им легкое стеганое одеяло из сундука, стряхнув с него сухие листья нимового дерева, которые берегли зимнюю одежду и белье от вредителей.
– Цветы на крыше иногда привлекают по ночам насекомых, – предупредила она их.
– У вас здесь замечательно, – сказал Фироз. – Я очень вам благодарен.
– Не за что, – ответила Вина. – Спокойной ночи.
Кедарнат вернулся домой за пять минут до начала комендантского часа. Вина не хотела говорить с ним и только плакала, уткнувшись лицом в его мозолистые ладони.
Примерно час Ман и Фироз не могли уснуть и избавиться от ощущения, что весь мир дрожит у них под ногами. Стрельба прекратилась – очевидно, из-за комендантского часа, – но зарево пожаров, особенно на западе, не гасло до самого утра.
15.15
В Шарад Пурниму[171], самую светлую ночь года, Пран и Савита наняли лодочника и поплыли по Гангу, чтобы взглянуть на Барсат-Махал. Этим утром комендантский час отменили. Госпожа Рупа Мера отговаривала их от поездки, но Савита сказала, что Ганг никто поджечь не может.
– И Прану с его астмой это не полезно, – добавила Рупа Мера, полагавшая, что зятю надо поменьше утруждаться, а время проводить в постели или кресле-качалке.
Здоровье Прана мало помалу восстанавливалось после болезни. Играть в крикет он еще не мог, но набирался сил, гуляя – сначала только по саду, затем на расстоянии нескольких сот ярдов от дома и, наконец, вокруг университетского кампуса или по берегу Ганга. Он держался в стороне от фейерверков Дуссерры и по той же причине не собирался участвовать в праздновании Дивали. Но поскольку тяжелые приступы болезни не повторялись, он вернулся к своим академическим обязанностям. Иногда, чувствуя себя не совсем хорошо,