планируют построить еще один, только никак не решат, где именно это делать.
– А что им мешает? – с любопытством спросил Пран.
– Если строить его на этом же берегу, где Брахмпур, он будет смотреть на север. А по правилам он должен смотреть на юг, в сторону Ямуны. Но тогда надо строить на другом берегу, и им придется перевозить туда тела и сопровождающих.
– Кому «им»? Вам же.
– Ну да, наверное. Я не буду возражать.
Какое-то время Пран и Савита любовались Барсат-Махалом при полной луне. Он был прекрасен сам по себе, а его отражение в воде усиливало впечатление. На поверхности воды дрожала лунная дорожка. Лодочник больше ничего не говорил.
Мимо них прошла еще одна лодка. Прана почему-то пробрала дрожь.
– Что с тобой, дорогой?
– Да нет, ничего.
Савита вынула из кошелька монетку и вложила ее в руку Прана.
– Как мирно все это выглядит! – сказал он.
Савита молча кивнула в темноте. Пран вдруг понял, что она плачет.
– Что случилось, дорогая? Я что-то не то сказал?
– Нет, просто я счастлива. Я плачу от счастья.
– Ты странная женщина, – сказал он, гладя ее по голове.
Лодочник вытащил шест, и лодка, лишь слегка направляемая им, двинулась по течению. Они тихо плыли по спокойной и великой реке, которая спустилась на землю для того, чтобы покрыть останки давно умерших людей; течение ее не прекратится и после того, как человеческая раса, движимая ненавистью и вооруженная знанием, истребит саму себя.
15.16
В последние недели Махеш Капур колебался перед трудным выбором – вернуться в партию Конгресс или остаться в НРКП. Оба варианта его не вполне устраивали. Он всегда имел обо всем твердое мнение и зачастую не терпел возражений, а тут заблудился в пыльной буре нерешительности.
Слишком много факторов порождали разные соображения, которые крутились у него в голове, а когда они переставали крутиться, то складывались в какую-нибудь конфигурацию, отличавшуюся от предыдущей. Все, что говорил ему в своем саду главный министр; слова наваба-сахиба в форте Байтар; встреча в Прем-Нивасе со старым другом, который вышел из Конгресса, а затем вернулся; совет Бабы́ в Дебарии; маневр, предпринятый Неру; непростой путь, проделанный обратно в Конгресс Рафи-сахибом; выношенный им самим законопроект, который, он надеялся, не засохнет окончательно меж страниц свода законов; даже невысказанное, но ощутимое и так его раздражавшее мнение жены – все говорило о том, что надо возвращаться в партию, которая прежде, до того как его медленно, но верно охватило разочарование, была, несомненно, его домом.
Конечно, все изменилось с тех пор, как он вышел из Конгресса. Но если вдуматься, так ли уж сильно изменилось? Может ли он состоять в партии или правительстве, где заправляют такие люди, как нынешний министр внутренних дел? Список кандидатов от Конгресса штата не уменьшил его разочарования. А после разговора со своим бывшим парламентским секретарем он, честно говоря, по-прежнему не чувствовал в Неру необходимой решительности. Тот был даже не в силах продавить через парламент свой заветный законопроект. Компромисс и неразбериха царили в политике раньше и продолжали царить.
И не будет ли это с его стороны нерешительностью, которую он всегда осуждал, если после разрыва с Конгрессом он вернется? Несколько десятилетий он был предан одной партии и выступал за принципиальность и твердость, а теперь поменяет мундир дважды в течение нескольких месяцев. Кидвай вернулся в Конгресс, а Крипалани не захотел. Кто из них поступил более достойно?
Сердясь на себя за этот нетипичный для него сумбур в голове, Махеш Капур говорил себе, что за то время, что он колеблется, и при том количестве советов, которые он получил, можно было двадцать раз решить этот вопрос. И что бы он ни решил, все равно останутся обстоятельства, с которыми трудно будет примириться. Хватит дергаться, подумал он. Надо вникнуть в суть дела и сказать раз и навсегда «да» или «нет».
Да, но в чем тут суть, если она вообще есть?
Может быть, это его законопроект о заминдари? Или стремление избежать взаимной ненависти между разными группами населения и взрывов насилия? Или вполне реальная и приятная перспектива обойти Агарвала и стать главным министром? Может быть, им владел страх, что, находясь вне Конгресса, он, сохранив в чистоте свои благие намерения, потеряет министерское кресло и останется не у дел? Все эти соображения однозначно указывали в одном направлении. Так что же удерживало его, кроме нерешительности и боязни потерять лицо?
Махеш Капур уставился невидящим взглядом в сад за окном его кабинета в Прем-Нивас.
Какое-то время назад жена прислала ему чашку чая, но тот уже остыл.
Она, чувствуя это, пришла, чтобы дать ему новую и узнать, все ли у него в порядке.
– Так ты решил вернуться в Конгресс? – спросила она. – Вот и хорошо.
– Откуда ты взяла? – устало откликнулся он. – Ничего я еще не решил.
– Но после того как Ман и Фироз чуть не…
Он посмотрел на нее с удивлением:
– Ман и Фироз тут совершенно ни при чем. Я обдумываю этот вопрос вот уже много недель и не пришел ни к какому заключению.
Она помешала чай и поставила чашку на письменный стол, что было бы невозможно раньше, когда стол был завален папками.
Махеш Капур молча глотнул чая. Затем сказал:
– Оставь меня. Я не стану обсуждать это с тобой. Ты отвлекаешь меня. Не понимаю, почему твоя интуиция выдает все эти нелепости. Они еще туманней, чем домыслы астрологов, и сомнительнее.
15.17
Не прошло и недели после резни в Брахмпуре, как премьер-министр Пакистана Лиакат Али Хан был застрелен во время выступления на митинге в Равалпинди. Толпа растерзала убийцу на месте.
При известии о его смерти все государственные флаги в Брахмпуре были приспущены. В университетском дворе организовали митинг, на котором было выражено соболезнование. В городе, где всего неделю назад убивали на улицах, это произвело отрезвляющее действие.
Наваб Байтара был в Брахмпуре, когда до него дошла эта весть. Он хорошо знал Лиаката Али, поскольку, еще когда был жив старый наваб-сахиб, в Байтар-Хаусе и форте Байтар собирались лидеры Мусульманской лиги. Он просмотрел старые фотографии, сделанные во время этих встреч, и некоторые из писем, которыми обменивались его отец и Лиакат Али, и подумал, что все больше и больше живет прошлым. Но он ничего не мог с этим поделать.
Раздел Индии был для наваба-сахиба трагедией в нескольких отношениях: многие из его знакомых, как мусульмане, так и индусы, погибли во время тех событий или получили физические и духовные травмы; он потерял две