– Её отнесли моей милой сестрице. Он тоже был карлик?
– Да, невысокий. Как вы и как Оппо-Грош. Вам и жонглера жаль?
– До этой самой минуты я не знал, что он жил на свете, но... да, мне его жаль.
– Он умер из-за вас. Его кровь у вас на руках.
Обвинение задело Тириона особенно после недавних слов Джораха Мормонта.
– Его кровь на руках моей сестры и тех скотов, что его зарезали. На моих руках... – Тирион повернул руки ладонями вверх, осмотрел, сжал в кулаки, – …на моих руках запеклась старая кровь, да. Назови меня убийцей родичей – не ошибешься. Цареубийцей – я и это приму. Я убивал матерей, отцов, племянников, мужчин и женщин, королей и шлюх. Однажды меня разозлил певец, и я сварил из паскуды похлёбку. Но я никогда не убивал ни жонглеров, ни карликов, и не надо меня винить за то, что случилось с твоим окаянным братом.
Пенни ухватила чашу вина, которую ей налил Тирион, и выплеснула ему в лицо. «Прямо как моя милая сестра». Он услышал, как хлопнула дверь камбуза, но не видел, как ушла карлица – глаза щипало, мир расплылся. «Вот и подружились».
Тирион Ланнистер имел небогатый опыт общения с другими карликами. Его лорд-отец не приветствовал никаких напоминаний об уродстве сына, и скоморошьи балаганы с лилипутами скоро научились держаться подальше от Ланниспорта и Кастерли Рок, не желая гневить лорда Ланнистера. С годами Тирион узнал о карлике-шуте, которого держал дорнийский лорд Фаулер, о карлике-мейстере, служащем где-то на Перстах, и о карлице в рядах молчаливых сестёр, но никогда не испытывал ни малейшего желания встретиться с ними. До него доходили и менее достоверные слухи – о ведьме-невеличке, живущей на каком-то холме в Речных Землях, и о карлице-шлюхе из Королевской Гавани, которая прославилась тем, что давала собакам себя сношать. О последней Тириону поведала его собственная милая сестрица, даже предложившая привести суку с течкой, если ему охота попробовать. Когда он вежливо спросил, не себя ли она имела в виду, Серсея плеснула ему в лицо вином из чаши. «Помнится, то было красное, а это золотое». Тирион утерся рукавом. Глаза все еще щипало.
После этого он не видел Пенни до самого дня бури.
Солёный воздух в то утро застыл и налился тяжестью, но небо на западе окрасилось огненно-красным, и его располосовали низкие тучи, светившиеся ярко, точно ланнистерский багрянец. Моряки забегали по палубе, задраивая люки, они стравливали снасти, очищали палубу и найтовили всё, что не было прибито намертво.
– Надвигается скверный ветер, – предупредил Беса один из матросов. – Безносому лучше уйти вниз.
Тириону прекрасно запомнилась буря, от которой ему пришлось натерпеться, когда он пересекал Узкое море – как прыгала под ногами палуба, какие жуткие скрипы издавал корабль, как во рту стоял привкус вина и блевотины.
– Нет уж, Безносый останется тут наверху. – Если уж боги вздумали его прибрать, то лучше уж утонуть в море, а не захлебнуться собственной рвотой.
Над головой полоскался холстяной парус кога, точно шкура какого-то огромного зверя, встряхивающегося после долгого сна. Затем раздался громкий треск, заставивший всех на корабле обернуться.
Ветра отогнали ког далеко от прежнего курса. За кормой на кроваво-красном небе громоздились друг на дружке чёрные тучи. К середине утра уже стало видно, как на западе полыхают молнии, вдалеке гремел гром. Море взволновалось, тёмные валы накатывали и бились о борта «Вонючего стюарда». Вот тогда команда решилась спустить парус. Посередине корабля Тирион только путался под ногами, поэтому он взобрался на бак и притаился, чувствуя вкус холодных струй дождя на лице. Ког ходил вверх-вниз и вставал на дыбы выше, чем любая лошадь, на которой ему доводилось ездить верхом; судно поднималось на каждой волне и ухало следом вниз, встряхивая Тириона так, что клацали зубы. И всё равно, тут наверху было лучше, чем внизу в душной каюте – хотя бы видно, что происходит.
Шторм улёгся только к вечеру, и Тирион Ланнистер промок до нитки, но почему-то испытывал ликование... ещё более усилившееся, когда он обнаружил Джораха Мормонта вдрызг пьяным в луже блевотины на полу каюты.
После ужина Тирион засиделся в кубрике, отметив своё спасение несколькими кружками чёрного смолянистого рома, распитого с корабельным коком. Это был здоровенный волантиец, жирный и неотёсанный, который знал на общем языке только одно слово – «дрючить», зато неистово играл в кайвассу, особенно в подпитии. В этот вечер они сыграли три партии: Тирион выиграл первую, две другие проиграл. После этого Бес решил, что с него достаточно, и выкатился на палубу подышать свежим воздухом и изгнать ромовые пары и кайвассных слонов из головы.
Он нашел Пенни на баке – там, где обычно обретался сир Джорах. Карлица стояла у перил за гнусной полусгнившей носовой фигурой кога и глядела куда-то за чернильное море. Со спины она казалась маленькой и уязвимой, как ребенок.
Тирион решил, что лучше уйти и не беспокоить её, но было уже поздно – она его услышала.
– Хугор Хилл.
– Если тебе так угодно.
«Мы оба знаем, кто я».
– Извини, что помешал. Я ухожу.
– Нет, – лицо Пенни было бледное и грустное, но непохоже, что она плакала. – Я извиняюсь. За вино. Это не вы убили моего брата или того бедного старика в Тироше.
– Я сыграл свою роль, хотя и невольно.
– Я так по нему скучаю. По брату. Я...
– Я понимаю, – он осознал, что думает о Джейме. «Считай, что тебе повезло – твой брат умер, не успев тебя предать».
– Я думала, что хочу умереть, – призналась она, – но сегодня, когда началась буря и мне казалось, что корабль вот-вот утонет, я... я...
– Ты поняла, что все-таки ещё хочешь пожить.
«И я тоже. Что-то общее у нас все-таки есть».
Зубы у девушки были кривые, и поэтому она стеснялась улыбаться – но сейчас улыбнулась.
– Вы правда сварили из певца похлебку?
– Кто – я? Нет. Я и готовить-то не умею.
Пенни захихикала – совсем как милая девчушка, которой она и была... Семнадцать-восемнадцать лет, не старше девятнадцати.
– Что он наделал, этот певец?
– Сочинил обо мне песню.
«Там жила она, его тайный клад, наслажденье его и позор. И он отдал бы замок и цепь свою за улыбку и нежный взор». Странно, как быстро вспомнились слова – быть может, он никогда их и не забывал. «Золотые руки всегда холодны, ну а женские – горячи...».
– Наверное, это была очень плохая песня.
– Не совсем. Конечно, это были не «Рейны из Кастамере», знаешь ли, но некоторые места в ней... ну...
– Что там было?
Он засмеялся.
– Нет, тебе точно не захочется послушать моё пение.
– Мама пела нам, когда мы были детьми. Брату и мне. Она всегда говорила, что неважно, как ты поешь, если тебе нравится песня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});