Алтынай коротко взглянула на него и опустила голову.
Не летят больше птицами кони.
Не торопят их больше плети всадников.
Не спешат навстречу гостям занятые своими хлопотами и заботами люди, не хотят терять попусту золотое время.
Затих в горах недавний восторг.
Потускнела и начала лупиться недавняя позолота на Заповедях Неба, объявленных ханом Ойротом в долине Теренг со скалы Орктой.
Мучают, терзают людей сомнения…
Родились в умах и никак не сходят с языка проклятые вопросы, вертятся, как змея под вилами…
Может, сам Ак-Бурхан ответит на них, если захочет?
А если не захочет?
Не дымят трубки, воткнутые в запечатанные рты. Тускло смотрят глаза на остывший пепел очагов.
Испуганно вздрагивают люди, когда кто-то слишком громко произносит имя Ойрот-Каана…
Не того ждал Алтай от слухов и легенд!
Глава пятая
САМООБОРОНЦЫ
Игнат Лапердин вернулся из Бийска разбитым физически, опустошенным духовно, разочарованным морально и крепко напуганным тем, что начало нарастать на их семью, как гриб-чага на здоровое тело дерева. Во всех своих планах он потерпел крушение!.. Деньги уплыли, как весенние льдины по половодной воде; торговые дела почти не сдвинулись с места, куда их загнал своими хвастливыми посулами проклятущий Винтяй; репутация самого старика Лапердина, как честного и лояльного по отношению к властям человека, разлетелась в пух и прах!
А обратная дорога превратилась вообще в какой-то сплошной кошмар, сотканный из слухов, страхов, небылиц и совершенно невероятных кривотолков. Одно было ясно Игнату до жути: старое золотое время кончилось!
Еще там, в Бийске, отирая пороги всякого рода канцелярий, куда никак не закатывались круглые купеческие рубли, догнал Игната новый вал слухов о явлении хана Ойротова и об ожидаемом скором приходе поганого бога Бурханова… И хотя шептунам купец по старой привычке не очень-то доверял, эти разговоры в полный голос окончательно выбили старика из колеи…
— Чем черт не шутит, когда бог спит! — вспомнил он старую срамную поговорку и по-своему перетолковал теперь ее горький смысл. — Ко всему надо быть готовым, на дожидаясь крепкой заступы от властей и начальников!
В тот же день, будучи в гостях у знакомого купца, продающего охотникам ружья и огневой припас к ним, затеял невиданный торг на всю партию разом. Купец изумился и скинул гривенник с каждого ружья. Столковались быстро, и Игнат забил до отказа свой, сменивший полоз на колеса, экипаж, вооружившись не только до зубов, но и до ногтей. А изумленному купцу пояснил:
— Пастухов хочу вооружить. Воруют скот, окаянные! Прошлой осенью варнак Техтиек целый табун племенных коней угнал…
Дорога показала, что сделку он выгадал с любой стороны: дела в горах заворачивались столь круто, что скоро за каждый ружейный ствол будут давать тройную цену, а то и пятикратную! Шутка сказать: войной хан Ойротов решил идти на всех русских!..
Не успел закатиться в собственные настежь распахнутые ворота, как ошарашил выскочивший на крыльцо Феофил:
— Вота и хорошо, что возвернулся быстрым спехом! У нас тута не сегодня, так завтрева — резня пойдет!
В обед повстречал Игнат старшего сына и воочию убедился, что поиссяк на роже Винтяя издевательский ухмыл — от него уже сбежало к хану Ойротову несколько работников, прихвативших не только коней и оружие, но и потаенную кубышку с золотишком, зарытую на огороде…
А вечером, уже после молитвы, на которую Игнат все свое семейство поставил, Винтяй заявился с мировой:
— Покуражились и — будет! Совместно нам теперич господь велит держаться…
— Не трогай господа! — притопнул Игнат ногой. — Не товар он у нас, не в продаже! Дело говори.
— Ладно! — отмахнулся Винтяй от его строгости. — Что-то нам с ордой, мужики, делать надо… На цепь с замком кажного не посадишь-от!
Игнат не отозвался — только бровями шевельнул.
— Люди сказывают, — осмелел Винтяй, — ружьишки ты привез… Уступи половину в двойной цене!
Игнат опять не отозвался.
Попробовал было поддержать разговор старшего брата Серапион, но отец прицыкнул на него. Феофил же вообще смотрел мимо головы Винтяя и только ждал момента, чтобы сгрести его за шиворот и вышвырнуть на этот раз в распахнутое кухонное окно.
Но заговор молчания не обескуражил Винтяя:
— Не волки жа мы в лесу, родня в деревне! Али не так? Ну, посерчали друг на дружку, показали карахтеры и — хватит! Не глоть жа нам друг другу рвать! Теперь всех и кажнова одна беда гнет-от!
И снова никто уст не раскрыл в ответ на его речь.
— Аль позапечатали уста? Онемели?.. Я жа с душой к вам-от, ей-богу…
— Бога не трожь! — снова не выдержал старик. — У нас он свой — чистый, а у тебя — лжа, щепотниками выдуманная!..
Винтяй махнул рукой и ушел как побитый.
Игнат строго взглянул на сыновей:
— Замириться вам всем приспичило с ним? Миритесь! А меня, вота, от срама такого — отставьте… Я одних штанов на двух базарах ишшо не продавал!
Он удалился в келью и допоздна простоял на коленях перед иконами, но внутренний голос опять не отозвался на его искренность.
«Злопамятен стал, гнев содержу! От того все. — Игнат привычно повернул ключ, закрывая келью. — А в том ли истинная стойкость веры-то?»
Спал Игнат плохо, и снились ему пни в лесу. Много-много пней, будто лес кто литовкой косил, а не топором рубил. Рассказал свой сон жене. Ульяна сразу же заревела в голос:
— Ой, беда грядет, батюшка! Это же мы сами с тобой повырубили-повыкосили наш лесок-то!.. Ой, быть черной беде, чует мое сердце!
Как кипятком обдала! Игнат выскользнул из-под одеяла, босой, в одних кальсонах побрел через весь дом к келье и только тут, у запертых дверей, вспомнил, что при нем нет ключа.
«Вот и господа стал на замок закрывать! А хорошо ли это, не великий ли это грех?..»
Мысли текли липкие, чужие какие-то, будто взятые у кого в долг. Игнат понял, что это — страх.
Долго ломал голову отец Капитон, как бы ему сподручнее подступиться к старику Лапердину, прибывшему из главного миссионерского центра с ворохом новостей и прелюбопытных покупок. У иерея сверлила мозг одна идейка, которая никак не могла быть реализована без главы кержацкого корабля. Вообще-то идейка была даже и не его — она вытекала из очередной епархиальной бумаги, но велик был соблазн угадать в тех строках больше, чем написано…
Случай выдался нежданный. Игнат Лапердин сам пожаловал к православному попу! Но не взошел на крыльцо, а постучал батогом в глухо застегнутый ставень: