Читать интересную книгу История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Еврейское происхождение Утёсова не давало покоя истинным русским патриотам. Как-то раз один генерал после концерта покровительственно похлопал Утёсова по плечу и заметил: «Хотелось бы, Леонид Осипович, чтобы вы исполняли побольше русских народных песен». И услышал незамедлительный ответ: «Вы, товарищ генерал, наверное, спутали меня с Руслановой».

Однажды его острый и несдержанный язык чуть не довел до беды. Утёсова пригласили принять участие в кремлёвском концерте. Он вышел на сцену и начал: «Мы сегодня очень волнуемся, потому что впервые выступаем против правительства». И осекся. Напротив, в первом ряду сидели все члены советского правительства во главе со Сталиным. Но, видимо, у Сталина в тот день было хорошее настроение, и это спасло артиста.

Младшим современником Утёсова был композитор Василий Павлович Соловьёв-Седой. Его подлинная фамилия – Соловьёв. В детстве у мальчика выгорали волосы настолько, что отец да и мальчишки во дворе звали его «Седым». А когда он стал композитором, фамилия Соловьёв ему вообще разонравилась. «Уж больно много Соловьёвых», – будто бы говорил он. И прибавил к фамилии свое детское прозвище.

Василий Павлович Соловьёв-Седой

Соловьёв-Седой был подлинным любимцем партии и народа. Его называли мастером советской песни. Такие широко известные песни как «Соловьи», «Вечер на рейде» и многие другие стали подлинно народными. Особенно много произведений композитор посвятил своему любимому городу. Музыкальный образ Ленинграда невозможно представить без песенного творчества Соловьёва-Седого. Даже его знаменитая песня «Подмосковные вечера», согласно легенде, первоначально была посвящена Ленинграду. Припев её звучал так: «Если б знали вы, как мне дороги ленинградские вечера…». Просто одному высокому московскому чиновнику песня так понравилась, что композитору тут же велели заменить «ленинградские вечера» на московские. Вариант «подмосковные», очевидно, был вынужденным. Песня была уже готова, и музыкальный ритм переделывать было поздно.

Впрочем, скорее всего, это не более, чем красивая ленинградская легенда. На самом деле песня писалась для кинофильма «Спартакиада народов СССР», которая проходила в Москве, да и слова песни принадлежат московскому поэту Михаилу Матусовскому. Но если легенда всё-таки права, то именно в этом проявился весь Соловьёв-Седой. Он был верным и преданным сыном своего времени. Не зря его полные инициалы, так похожие по звучанию на известную аббревиатуру, заменили композитору его собственные имя, отчество и фамилию. Среди близких друзей его называли коротко и определенно: «ВПСС».

Надо сказать, что и сам Василий Павлович был не прочь поиграть словами. Ему не раз предлагали переселиться в Москву, и каждый раз он будто бы отмахивался: «Меня за язык в Москве посадят. Долго не продержусь». Он был весёлым и жизнерадостным человеком, любил выпить, его шутки становились легендами и анекдотами. При встречах с друзьями его любимыми словам были: «Водки нет – разговора не будет». Однажды на юге он за два дня растратил всё, что взял с собой на месяц отдыха. Надо было дать телеграмму другу в Ленинград, но денег хватало только на одно слово. И он это слово нашёл: «Ещё».

Особенно любил шутки, вызывавшие музыкальные ассоциации. Так, однажды при встрече с композитором Вано Мурадели Василий Павлович воскликнул: «Вано, ведь ты не композитор!» – «Почему?» – удивился тот. «У тебя все не так. Даже в фамилии. Смотри сам. Вместо „Ми“ у тебя „Му“, вместо „Ре“ – „Ра“, вместо „До“ – „Де“, вместо „Ля“ – „Ли“». Да и подпись Василия Павловича Соловьева-Седого, говорят, представляла собой графическое изображение музыкальной гаммы: ФаСиЛяСиДо, то есть ВаСиЛий СеДой.

После войны неслыханной популярностью в музыкальной среде пользовалась пианистка Мария Вениаминовна Юдина. Сам Шостакович считал Юдину своим серьёзным соперником. У Юдиной была примечательная внешность. Она всегда ходила и выступала в чёрном длинном платье с широкими, так называемыми поповскими, рукавами. Если верить фольклору, то на сцену она вообще выходила в рясе, под которой скрывались вериги. «Я знаю только один путь к Богу – через искусство», – писала она в дневнике.

Биография великой пианистки была необычной. Еврейка по национальности, дочь единственного на весь город Невель врача, она в своё время крестилась и стала фанатичной православной христианкой. Всё своё свободное время, недюжинную энергию и немалые средства от концертной деятельности она отдавала церковным делам. Такого советское государство не могло простить даже гениальной Юдиной. Ее выгнали из Консерватории, запретили гастрольные поездки за границу, не раз отказывали в выступлениях на отечественной сцене. Но, как это ни странно, Юдина ни разу не была арестована. Сохранилась даже легенда о том, как Сталин, якобы услышав однажды выступление Марии Юдиной по радио, потребовал запись этого исполнения себе. Никто не решился сказать вождю, что концерт транслировался в прямом эфире и никакой записи нет. Запись концерта в единственном экземпляре будто бы сделали в ту же ночь, срочно вызвав пианистку в студию. Говорят, Сталин, прослушав концерт Моцарта в исполнении Юдиной, прислал ей крупную сумму денег.

Юдина отослала Сталину письмо, в котором благодарила за деньги и писала, что жертвует их на церковь. В конце письма Юдина сообщила Сталину, что будет молиться за то, чтобы Бог простил ему тяжкие преступления перед народом. Что могла ждать Юдина в ответ на такое дерзкое письмо, можно только догадываться. Однако и на этот раз обошлось. То ли письмо просто до него не дошло, то ли даже Сталин не смог поднять руку на такого святого человека. Согласно одной из кремлевских легенд, когда он умер, на столике рядом с его кроватью на диске проигрывателя стояла пластинка с концертом Моцарта в исполнении Марии Юдиной.

Между тем Ленинград переживал смену поколений. На арену общественной жизни выходила молодежь, рождённая после войны. Появлялись едва заметные признаки социального поведения, выпадавшего из жестких схем проведения досуга обыкновенного советского человека. Рождались неформальные объединения людей, которые, похоже, демонстративно выбирали для своих регулярных встреч наиболее людные и заметные общественные места. В первую очередь, это были доступные по ценам городские кафе, которым тут же присваивались неофициальные названия, как правило, метившие или горячие точки планеты того времени («Бейрут», «Сайгон», «Кабул»), или места наибольшего предпочтения («Вашингтон», «Рим»). Даже о происхождении такого, казалось бы, простого и понятного фольклорного образования как «Климат» (так называли выход из станции метро «Канал Грибоедова») есть своя легенда. На самом деле он так назван вовсе не потому, что там сравнительно тепло, есть крыша над головой и можно спокойно курить, часами ожидая подругу. Просто «Климат» – это искаженное название английского города Плимут. Большинство этих микротопонимов сохранились в арсенале петербургского городского фольклора. О некоторых остались легенды.

На углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна открылось первое в Ленинграде современное кафе-автомат. Ленинградцам кафе полюбилось, и они прозвали его за быстроту обслуживания «Американкой» или «Пулемётом». Но качество пищи было настолько отвратительным, что название «Пулемёт» сразу же приобрело второй смысл и трансформировалось в идиому «Пуля в живот». Отсюда было недалеко и до второго названия: «Гастрит». Но есть и легенда, опровергающая эту народную этимологию и предлагающая свою версию происхождения названия кафе. Согласно этой легенде, первыми кафе-автомат облюбовали для своих встреч демобилизованные офицеры, вернувшиеся из Германии. Между собой они называли кафе «Гаштетом» – от немецкого «ресторанчик». И только много позже, уже при новом поколении постоянных посетителей этого кафе, «Гаштет» превратился в «Гастрит».

Недалеко от «Гастрита», на углу Невского и Владимирского проспектов, в первых этажах ресторана «Москва» в своё время открылось безымянное кафе. Первоначально оно так в народе и называлось – «Подмосковье». Затем, если верить молодёжному фольклору, белые кафельные стены кафе расписал огромными «пародийными петухами» художник Евгений Михнов, и кафе приобрело новое название: «Петушки». Его-то и облюбовала ленинградская неформальная молодежь для своих постоянных встреч. В общение они привнесли свои обычаи и традиции, свои непривычные правила поведения, собственный сленг. Атмосфера в кафе никак не соответствовала обязательным рекомендациям по проведению комсомольцами и молодежью культурного досуга и отдыха.

Вскоре у кафе появилось новое неформальное название. Вот как об этом повествует легенда. Правила поведения в кафе запрещали курение внутри помещения. Ребята выходили в тесный коридорчик, который сразу же наполнялся густыми облаками дыма, сквозь который не всегда можно было не только увидеть что-либо, но и услышать. Однажды к ним подошел милиционер: «Что вы тут курите! Безобразие! Какой-то Сайгон устроили». В то время как раз шла война во Вьетнаме. Слово было найдено, а, как известно, «в начале было Слово…». Так в ленинградской топонимике появилось одно из самых знаменитых и популярных названий – «Сайгон». Соответственно, постоянные посетители «Сайгона» стали «сайгонщиками». Среди них были известные в будущем диссиденты и политики, поэты и художники, актеры и общественные деятели – все те, кого в начале 1990-х годов окрестят, кто с ненавистью, а кто с благодарностью, шестидесятниками.