Читать интересную книгу История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Зощенко ждал ареста. По воспоминаниям Дмитрия Сергеевича Лихачёва, «он собрал портфель с нужнейшими вещами и выходил к большим воротам своего дома после 12 часов ночи, чтобы быть арестованным не при жене». Зощенко исключили из Союза писателей. Газеты, журналы и книжные издательства закрыли перед ним двери. Многие друзья отвернулись от него. Замолчал телефон. Сергей Довлатов записывает почти анекдотический случай, который якобы произошел с его теткой. Как-то она встретила Зощенко на улице. Тот, не говоря ни слова и отвернувшись, прошел мимо. Она его догнала: «Отчего вы со мной не поздоровались?». Зощенко ответил: «Извините. Я помогаю друзьям не здороваться со мной». Не было покоя и дома. По свидетельству друзей, его жена могла выскочить на лестничную площадку с истеричными криками: «Мерзавец! Бездельник! Ты же отлично можешь шить сапоги!».

Существует легенда, что Зощенко, не выдержав травли, сам «себя уморил голодом». Эта легенда неожиданно нашла подтверждение в другой, совсем уж невероятной легенде, которая утверждает, что после выхода в свет пресловутого Постановления, Зощенко получил по почте «от разных неизвестных сорок хлебных карточек». Говорят, что незадолго до смерти Михаил Михайлович сказал, что умирать ему совсем не страшно, тем более, что «делает он это вторично».

Ленинградские писатели, ещё совсем недавно единогласно проголосовавшие за исключение Зощенко из писательского союза, и немало поспособствовавшие тем самым первой, «творческой смерти» Зощенко, спохватились и решили своеобразным образом повиниться перед коллегой, устроив ему почетные проводы в Доме писателей на улице Воинова. Это вызвало невиданный переполох в Большом доме на Литейном. Между Большим домом и Домом писателей расстояние небольшое, метров 100–150. В Ленинграде поговаривали, что между ними был прорыт подземный ход, по которому туда и обратно сновали люди в штатском. Одни присматривали за интеллигенцией по должности, другие доносили на товарищей по перу по зову сердца. Но всенародные проводы опального писателя, устроенные на этот раз, стали полной неожиданностью для руководства КГБ. На всякий случай к Дому писателей стянули сотни сотрудников в парадной милицейской форме. Оскорблённый таким поведением работников КГБ, директор Дома писателей будто бы позвонил в отделение милиции: «В чем дело, товарищ начальник? Мы не привыкли хоронить писателей с милиционерами в форме». И услышал в ответ: «Так-так. Не привыкли в форме? Ну, в таком случае мы их переоденем в штатское». И переодели. Так, в сопровождении сотрудников в штатском, тело писателя было доставлено в Сестрорецк, где на местном кладбище и предано земле. В пределах Ленинграда, несмотря на настоятельные просьбы родственников и многочисленные ходатайства писательской организации, хоронить Зощенко городские власти запретили.

В послевоенном ленинградском фольклоре появляется пронизывающее тревожное ощущение перманентной утраты. Обострённое постоянными воспоминаниями о реальных потерях в годы войн и революций и усиленное чувством ответственности за уцелевшее, это ощущение красной нитью проходит сквозь пеструю ткань городских легенд и преданий. Причём, если в своё время мы говорили о фольклоре, который, как зеркало, отражал созидательное, творческое начало в городской жизни, затем как он откликался на разрушительные проявления, то на этот раз речь идет именно о тревоге, беспокойстве за состояние художественных ценностей города при отсутствии, как это ни странно, упоминаний о фактических утратах. Ничто, вроде бы, не исчезает. А если и исчезает, то только на время. Затем справедливость восстанавливается. А состояние тревоги всё равно не проходит.

Во время реставрации фельтеновской ограды Летнего сада, предпринятой в 1950-х годах, повествует одна легенда, её звенья перед окончательной окраской были загрунтованы и на некоторое время приобрели непривычный ярко-красный цвет. На редакции газет будто бы обрушился шквал писем и телефонных звонков с требованием вернуть ограде её исторический чёрный цвет. Чтобы успокоить ленинградцев, на её звеньях со стороны Невы укрепили фанерный щит с крупной надписью: «Товарищи ленинградцы! Не волнуйтесь, это только технологический грунт. Ограда будет выкрашена в черный цвет».

В Петродворце в результате непонятного взрыва была превращена в руины Нижняя дача, принадлежавшая Николаю II и памятная тем, что здесь родился царевич Алексей. В 1930-е годы в помещениях Дачи был открыт историко-бытовой музей. Затем Дача была передана в собственность НКВД, в ней устроили ведомственный дом отдыха. Существует несколько легенд, пытающихся объяснить причины взрыва. По одной из них, здание Дачи пришло в такую ветхость, что представляло серьезную опасность для туристов из Ленинграда. Вот и решили убрать опасный объект. По другой легенде, в Петродворце происходили съемки какого-то фильма, и сцена взрыва была предусмотрена сценарием. Но силу взрыва не рассчитали, и он оказался роковым для всего здания.

К этому же времени относится детективная история о пропавшем льве – одном из тех двадцати девяти львов, что сидят на тумбах Свердловской набережной, удерживая в пастях провисающие цепи. Эта знаменитая ограда создана архитектором Джакомо Кваренги перед дворцом канцлера А.А. Безбородко, и вот уже более двух веков украшает набережную Невы. Ленинградцы к этим львам относились особенно ревниво. Всякий раз, проходя мимо ограды, их инстинктивно пересчитывали. И вдруг вместо двадцати девяти львов – только двадцать восемь! Говорят, лев отсутствовал долго. Наконец, найденный будто бы на чьей-то личной даче в одной из южных республик, он был возвращён на своё законное место.

Несколько опережая время, скажем, что такое ревнивое отношение к скульптуре, и особенно к многочисленным львам, сохранится и впредь. В 1973 году Эльдаром Рязановым был снят нашумевший фильм «Приключения итальянцев в России». Говорят, для съёмок были использованы львы, стоящие перед административным зданием Пролетарского завода. Затем львы были возвращены, но при установке на пьедесталы их будто бы перепутали. И теперь, как утверждает фольклор, эта пара чугунных львов стоит, отвернувшись друг от друга, что, по мнению петербуржцев-ленинградцев, противоречит обыкновенной логике. Ведь львы сторожевые, и они должны смотреть друг на друга, как бы замыкая взглядами охраняемое пространство.

И уже в наше время, в самом конце 1990-х годов, когда во время реставрации Львиного мостика фигуры львов были закрыты деревянными футлярами, по городу распространились слухи, что они вообще исчезли. Будто бы их приобрел некий «новый русский», а на мосту будут установлены копии.

Но вернемся в описываемое время. Легендарную историю очередной утраты мы извлекли из рассказов Михаила Веллера. Однажды ночью из небольшого скверика на Петроградской стороне исчезла мраморная копия древнегреческой скульптуры «Лаокоон», исполненная скульптором Паоло Трубецким. На другой день её будто бы видели во дворе Русского музея, по необъяснимой иронии судьбы стоящую рядом с опальным памятником Александру III того же Трубецкого. Сразу же родилась легенда о том, как это случилось. Якобы в среднюю школу, что находилась рядом со сквером, пришёл новый директор. Высоконравственный отставной замполит с партийно-педагогическим образованием по дороге в школу увидел своих питомцев – и девочек и мальчиков вместе! – играющими в сквере вокруг обнаженных фигур несчастного Лаокоона и двух его сыновей. Глубоко оскорблённый вызывающей безнравственностью этой картины, директор поставил перед руководством вопрос ребром: или он – или эти голые мужчины, пусть они даже и древние греки. Так якобы и была решена судьба «Лаокоона».

Ценители живописи начала XX века вдруг начали замечать, что время от времени из залов советского искусства в Русском музее на короткое время исчезают полотна Малевича, Шагала, Петрова-Водкина. Потом они возвращаются на свои места. Ленинградская молва связала эти загадочные исчезновения с посещениями города московским гостем, секретарем ЦК КПСС А.П. Кириленко, который, приезжая в Ленинград, будто бы любил наведываться в Русский музей. К его приезду тщательно готовились и срочно убирали в запасники полотна авангардистов. Советское искусство должно было быть идеологически выдержанным и незапятнанным.

В конце 1950-х годов, разгоряченные первым обманчивым теплом пресловутой «оттепели» и хмельные от воздуха кажущейся свободы оживились ленинградские фрондёры. Будто бы прямо на гранитной набережной Невы, напротив ворот Летнего сада, они вывели белой масляной краской лозунг: «Да здравствует Пастернак!». Легенда молниеносно разнеслась по Ленинграду в самых фантастических вариантах. Говорили, что эту лаконичную формулу протеста против предпринятой при Хрущёве попытки скомпрометировать замечательного поэта, лауреата Нобелевской премии, видели на стене Петропавловской крепости, на брусчатке Дворцовой площади, на колоннаде Исаакиевского собора – по одной букве на каждой колонне. Все попытки кагебешников уничтожить крамольную надпись, согласно легенде, заканчивались неудачей. «По утрам, когда камни обметывает ночным инеем», мятежные буквы отчетливо проступали вновь.