партизанских вожаков на Украине. Он был трижды ранен.
Как рассказал нам председатель горсовета, партизаны могли действовать на Украине, где лесов мало, лишь небольшими группами; самыми крупными из организованных им пяти отрядов были два отряда по 200–300 человек каждый, действовавшие в лесах вокруг Винницы. У них имелись радиоприемники, и они размножали листовки с советскими сообщениями о военных действиях, распространяя их в городах и деревнях. У них не хватало оружия, и, как правило, они не принимали в свои отряды людей без оружия; добровольцам предлагалось вступать в украинские полицейские отряды, чтобы добыть как можно больше оружия и боеприпасов, а потом вернуться обратно в отряд. Винницкие партизаны имели много кровавых схваток с немецкими карательными отрядами и «казаками» и по сравнению с партизанами Белоруссии и других, более богатых лесами областей страны понесли очень тяжелые потери. Особенно трудно приходилось им в районе Умани, где почти совсем не было лесов. Тем не менее этим пяти отрядам удалось в одном только 1943 г. пустить под откос 43 вражеских эшелона с военным снаряжением; были на их счету и другие смелые подвиги.
В июле 1941 г., продолжал свой рассказ Захаров, он был ранен и не смог следовать за своей частью. Немцы захватили его в плен, но он бежал и добрался до Умани, которая к тому времени уже была оккупирована врагом. Он прибыл сюда в октябре 1941 г. и с тех пор «работал на благо родины». В 1942 г. Захаров попал в лапы гестапо, где его зверски били и повредили ему позвоночник, «так что теперь я знаю, как гестаповцы допрашивают людей». Позднее он был выпущен на свободу и на некоторое время исчез, после чего появился в Виннице – уже с бородой и в облачении священнослужителя. Иногда он надолго уходил в леса, где партизаны знали его как дядю Митю.
«Это была трудная и суровая жизнь, – сказал он. – Враг был беспощаден, и мы отвечали ему тем же. А сейчас мы будем беспощадны к предателям». Захаров говорил тихим, усталым голосом. «Плакать, когда идет война, бесполезно, – заметил он. – Хотя нас было и немного, мы все же ухитрялись доставлять немцам массу неприятностей. Мы расклеивали по ночам в городках и деревнях вокруг Винницы объявления, в которых писали: «Вы здесь хозяева с 7 утра до 7 вечера, а с 7 вечера до 7 утра хозяева мы, и мы запрещаем вам выходить из ваших домов». И, черт возьми, они обычно подчинялись этому приказу, а если когда-нибудь нарушали его, то потом горько об этом жалели…»
Что касается жизни в период оккупации в самой Умани, то она, хоть и в меньших масштабах, весьма напоминала то, что я уже видел в Харькове: все школы были фактически закрыты, медицинское обслуживание населения значительно ухудшилось, число поликлиник было сокращено на три четверти. С уничтожением евреев большинство мелких мастерских исчезло. Единственное крупное промышленное предприятие города – большой сахарный завод – было разрушено немцами. Предстояло срочно восстановить его. В одном отношении, правда, положение в Умани сильно отличалось от того, что наблюдалось в Харькове: в этом богатом сельскохозяйственном районе всегда было достаточно продовольствия, чтобы население могло хоть как-то жить.
Я спросил у Захарова, какова была сельскохозяйственная политика немцев и как было организовано городское управление.
В целом немцы рассматривали эту часть Украины как свою житницу и делали все, что могли, чтобы не позволить сельскому хозяйству прийти в упадок. Они не распустили колхозы или, вернее, кое-где в пропагандистских целях распределили между крестьянами землю одного колхоза из каждых ста, дав понять, что то же самое будет рано или поздно сделано и с землей остальных колхозов. Не скупились они также и на другие обещания, однако никто им не верил, а пока суд да дело, продолжали придерживаться колхозной системы организации сельского хозяйства как наиболее легко управляемой… Обработка земли проводилась в большинстве случаев менее тщательно, чем до войны, – не хватало тракторов, даже с теми, которые немцы ввезли сюда из Германии; нередко крестьянам приходилось распахивать поля на лошадях и даже на коровах. Два фактора обеспечили, однако, хорошее проведение сева озимой пшеницы: резиновая дубинка немецких чиновников, а еще больше твердая вера в то, что снимать урожай в 1944 г. будут не немцы, а украинцы… Во многих деревнях обстановка была ужасная. Староста назначался немцами – он мог быть хорошим или плохим человеком или попросту человеком слабым, но над ним всегда ставился начальник из эсэсовцев. «Я знаю одну деревню, – сказал Захаров, – а таких было много, – где эсэсовец приказал старосте каждую ночь приводить к нему девушек, даже девочек 13–14 лет.
Здесь, в Умани, – продолжал он, – у нас сменилось три гебитскомиссара (гебитскомиссар – чиновник, ведавший делами гражданского населения). В помощь ему придавались офицеры из войск СС. Имелись военная комендатура, районный начальник по сельскому хозяйству, или ландвиртшафтсфюрер, – скотина, по фамилии Ботке, который в выходные дни ходил в тюрьму, чтобы присутствовать при допросах и пытках заключенных и самому в них участвовать; это был настоящий садист. Бургомистром Умани был фольксдейче Генш, а помощником у него служил украинец, некто Квяткивский. Полиция состояла из гестапо, охранки и вспомогательного украинского полицейского отряда. В этот отряд немцы просто насильно мобилизовывали людей, и некоторые украинские полицейские сразу же бежали к партизанам, захватив с собой полученное или каким-то образом добытое оружие. Оставшиеся здесь украинские полицейские (хотя немцы и пытались увести большинство их с собой, хотели они того или нет) будут каждый в отдельности тщательно проверены. Некоторые из них, несомненно, работали на родину, хотя и находились на службе у немцев; те же, кто стал предателем, получат по заслугам.
В отношении Правобережной Украины существовала, по-видимому, целая масса самых противоречивых приказов, – рассказывал дальше Захаров. – Мне известны три таких приказа. Первый из них гласил «не разрушать» и исходил от самого Гитлера в такое время, когда немцы все еще были уверены в том, что смогут вернуть себе всю потерянную ими территорию на правом берегу Днепра. Затем вышел второй приказ, изданный одним из генералов 8-й армии и повелевавший «разрушать». И, наконец, третий приказ снова предписывал «не разрушать». Кто его отдал, я не знаю. Так что, возможно, немцы все еще питают какие-то иллюзии, но теперь это ненадолго! В городах, однако, они всегда старались разрушить хотя бы главные здания – вы видели это здесь, в Умани. Но поскольку они чертовски торопились унести отсюда ноги, пострадали в основном лишь крупные здания на окраинах города, особенно в районе аэродрома. Ну и, конечно, электростанция – за них немцы почти повсюду принимаются в первую очередь…»
Дороги все еще представляли собой потоки грязи, но в одно прекрасное утро майор выпросил «студебеккер», на котором мы отправились к Южному Бугу, на запад от Умани. Хотя Красная