и «аэрокобры» – чертовски хорошие машины, не то что прошлогодние «томагавки» и «харрикейны» – от тех было мало толку. Но здесь у нас главным образом советские самолеты, низко летящие штурмовики, при одном приближении которых немцы со страху теряют штаны…»
Небольшой городок Умань представлял собой в некотором смысле как бы всю Украину в миниатюре. Численность его населения упала теперь с 43 тыс. до 17 тыс. человек. Прожив здесь неделю, можно было составить себе известное представление почти о всех сторонах жизни Украины во время немецкой оккупации – если не считать тяжелой промышленности, которой здесь не было во всей округе. Умань являлась центром обширного сельскохозяйственного района, одного из богатейших на Украине, славящегося пшеницей, сахарной свеклой, кукурузой, фруктами и овощами. Как и во многих других украинских городах, до войны почти четверть населения составляли здесь евреи. Сейчас на улицах нельзя было увидеть ни одного еврейского лица. Половина евреев бежала в 1941 г. на восток, а те 5 тыс. человек, которые остались в городе – в том числе и дети, – были однажды ночью согнаны в большой склад; окна и двери здания немцы заколотили досками и герметически закрыли, и все, кто здесь находился, умерли через два дня от удушья. Теперь в городе были партизаны, а во время оккупации здесь существовало советское подполье. Нашлись в Умани и разного рода коллаборационисты, а также украинские националисты. Все разговоры, с чего бы они ни начинались, неизменно сводились к рассказам об угоне немцами местных жителей. Около 10 тыс. уманских девушек и юношей были вывезены отсюда в качестве рабов в Германию. Лишь очень небольшому числу молодежи удалось избежать этой участи, примкнув к партизанам, которых в этой степной части Украины было не так уж много.
В день нашего приезда Умань представляла собой фантастическое зрелище. Одно из больших зданий в центре города еще тлело. Улицы были загромождены сгоревшими немецкими машинами и усыпаны тысячами втоптанных в грязь обрывков бумаги: канцелярских дел, личных документов, писем, фотографий, а также целых пачек хорошо отпечатанных красочных листовок на украинском языке, превозносивших «германо-украинский союз».
Эти листовки были, по-видимому, элементом одной из наспех предпринятых немцами попыток создать антисоветскую и профашистскую «украинскую армию» по типу власовской. Эти попытки не принесли желаемых результатов. В проулке между двумя домами лежал среди всего этого мусора мертвый немецкий солдат – парнишка не старше 18 лет.
Неистощимым объектом для шуток служил здесь один немецкий генерал, который бежал из Умани на полуразвалившемся стареньком тракторе, переваливавшемся, как верблюд, – это было одно из немногих средств передвижения, способных совладать со страшной грязью.
Улицы Умани были в тот день почти безлюдны: жители города, по-видимому, все еще боялись выходить из домов после непрерывной стрельбы предыдущих дней. Нигде не видно было также и милиции; вместо нее по улицам расхаживали или разъезжали верхом на лошадях какие-то странные фигуры – мужчины в меховых папахах с прикрепленными к ним алыми ленточками. На многих из них были немецкие шинели. Это были партизаны из близлежащей местности. Я вступил с некоторыми из них в беседу. Один из них, молодой парень в запятнанной кровью немецкой шинели, рассказал мне длинную историю о том, как его схватила и пытала немецкая охранка, как ему удалось бежать и как немцы потом убили его жену, которая оставалась в Умани. Он рассказывал все это с навевающим ужас спокойствием. «В нашем городе оказалось много предателей, – заявил он, – самым худшим из них был главный палач охранки, сволочь, по фамилии Воропаев; но сейчас он сидит под замком в НКВД. Мы уж позаботимся о том, чтобы он не избежал веревки».
Другим партизаном, с которым я беседовал, оказался чисто выбритый толстяк в сдвинутой на затылок засаленной шапке, похожий на завсегдатая какого-нибудь трактирчика в Лидсе или Манчестере. Он работал в уманском железнодорожном депо и осуществлял связь с партизанами. «Мы помогаем советским властям вылавливать всех шпионов и предателей», – объяснил он.
Мы с майором Камповым устроились в импровизированном общежитии советских офицеров и за эту неделю повидали в Умани множество самых удивительных людей. Всего лишь несколько дней назад в этом доме жили немецкие офицеры, поэтому пришлось организовать здесь тщательные поиски мин и «сюрпризов». Одна мина была обнаружена внутри старого, дребезжащего фортепьяно; если бы кому-нибудь вздумалось нажать на его клавиши, дом взлетел бы на воздух.
На следующий день на улицах Умани появилось не только много солдат, но и несколько больше, чем накануне, штатских. Дома в центре города были маленькие, ничем не примечательные; до войны в них жили в основном евреи. Окраины были застроены более приятными для глаза украинскими хатками, крытыми соломой и окруженными садами. Я смешался с большой толпой штатских, которые пришли на центральную площадь города, чтобы присутствовать на военных похоронах погибшего экипажа советского танка. Чуть ли не все разговоры велись на одну тему – как жителей города угоняли в Германию. Из Умани была вывезена фактически вся молодежь. «Техника» угона время от времени менялась. Кое-где немцы начали с того, что стали предлагать молодежи соблазнительные трудовые контракты, несколько десятков молодых людей попалось однажды на эту удочку, остальных забрали силой. Однако существовали способы избежать мобилизации; для этого надо было обладать достаточной ловкостью и деньгами, чтобы суметь подкупить какого-нибудь немецкого врача или чиновника. Среди немцев процветала коррупция. Чтобы уклониться от отправки в Германию, довольно часто практиковалось также нанесение самому себе каких-либо увечий.
Я слышал также рассказы о «казаках», поступивших на службу к немцам. Это был всякий сброд. За несколько дней до ухода немецких войск из Умани некоторые из этих «казаков», как мне рассказали, получили от своих хозяев полную свободу действий; они разграбили часть города и изнасиловали нескольких девушек. Говорили, что немцы одели их в красноармейскую форму и объявили, что они из передовой советской части. По этому поводу ходили толки, что немцы хотели, чтобы население испугалось приближения Красной Армии и бежало на запад.
Гестапо и СД действовали в Умани чрезвычайно активно. Все евреи были убиты; однако гестапо энергично истребляло также и людей нееврейской национальности. Несколько позднее я побывал на поле позади тюрьмы и видел там трупы 70–80 гражданских лиц, расстрелянных немцами перед уходом из Умани. Среди них было много простых крестьян и крестьянок, заподозренных в «партизанской» деятельности и арестованных. Среди трупов мне бросилось в глаза тело маленькой девочки, лет шести, с дешевеньким колечком на пальце. Ее, очевидно, расстреляли, чтобы она не могла ничего рассказать. Я видел также штаб-квартиру гестапо с отвратительными орудиями пыток, вроде тяжелой деревянной дубинки, которой гестаповцы разбивали арестованным руки во время допросов.
Один из вечеров мы провели в городском Совете. Председатель горсовета Захаров, невысокий человек, с бледным лицом и зачесанными назад темными волосами, был одним из главных