– Я говорю, – прогнусавил тот, – что тебя хорошо бы утопить.
– Будь милосерден, Азазелло, – смиренно сказал кот, – и н е на води моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный ма стер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе еще хуже, чем этой глупой Фриде? А?
– Молчание, молчание, – сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:
– Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите все, что вам нужно.
Маргарита поднялась и заговорила твердо, и глаза ее пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них все, чтобы ниче го не упустить.
– Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы за горелась лампа, как было.
Тут мастер засмеялся и сказал:
– Не слушайте ее, мессир. Там уже давно живет другой человек. И вообще нельзя сделать, чтобы все «как было»!
– Как-нибудь, как-нибудь, – тихо сказал Воланд и потом крик нул: – Азазелло!
И Азазелло очутился у плеча Воланда.
– Будь так добр, Азазелло, – попросил его Воланд.
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умо исступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.
– Могарыч? – спросил Азазелло.
– А… Алоизий Могарыч, – дрожа, ответил гражданин.
– Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволю ция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? – спросил Азазелло скороговоркой.
Гражданин посинел и залился слезами раскаяния.
Маргарита вдруг, как кошка, кинулась к гражданину и, завывая и шипя:
– А! Я – ведьма! – вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.
Произошло смятение.
– Что ты делаешь! – кричал мастер страдальчески. – Ты покры ваешь себя позором!
– Протестую, это не позор! – орал кот. Маргариту оттащил Коровьев.
– Я ванну пристроил, – стуча зубами, нес исцарапанный Мога рыч какую-то околесицу, – и побелил… один купорос…
– Владивосток, – сухо сказал Азазелло, подавая Могарычу бумаж ку с адресом, – Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идет через 2 минуты.
– Пальто? А пальто?! – вскричал Могарыч.
– Пальто и брюки в чемодане, – объяснил расторопный Азазел ло, – остальное малой скоростью уже пошло. Вон!
Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни. Слышно было, как грохнула дверь, выводящая на лестницу. Мастер вытаращил глаза, прошептал:
– Однако! Это, пожалуй, почище будет того, что рассказывал Иван… А, простите, это ты… это вы… – сбился он, не зная, как обра титься к коту, на «ты» или на «вы», – вы – тот самый кот, что сади лись в трамвай?
– Я, – подтвердил кот и добавил: – Приятно слышать, что вы об ращаетесь ко мне на «вы». Котам всегда почему-то говорят «ты».
– Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, – нерешитель но ответил мастер.
– Что же еще, Маргарита Николаевна? – осведомился Воланд у Маргариты.
– Вернуть его роман и… – Маргарита подбежала к Воланду, при пала к его коленям и зашептала: -…верните ему рассудок…
– Ну, это само собой, – шепотом ответил Воланд, а вслух ска зал: – И все?
– Все, – подтвердила Маргарита, розовея от радости.
– Позвольте мне сказать, – вступил в беседу мастер, – я дол жен предупредить, что в лечебнице меня хватятся. Это раз. Кро ме того, у меня нет документа. Кроме того, хозяин-застройщик поразится тем, что исчез Могарыч… И… И главное то, что Марга рита безумна не менее, чем я. Марго! Ты хочешь уйти со мною в подвал?
– И уйду, если только ты меня не прогонишь, – сказала Маргарита.
– Безумие! Безумие, – продолжал мастер, – отговорите ее.
– Нет, не будем отговаривать, – покосившись на мастера, отве тил Воланд, – это не входило в условие. А вот насчет чисто техниче ской стороны дела… документ этот и прочее. Азазелло!
Азазелло тотчас вытащил из кармана фрака книжечку, вручил ее мастеру со словами:
– Документ!
Тот растерянно взял книжечку, а Азазелло стал вынимать из кар мана бумаги и даже большие прошнурованные книги.
– Ваша история болезни…
Маргарита подвела мастера к свечам со словами «ты только смот ри, смотри…»
– …прописка в клинике…
– Раз, и в камин! – затрещал Коровьев. – И готово! Ведь раз нет документа – и человека нет? Не правда ли?
Бумаги охватило пламя.
– А это домовая книга, – пояснил Коровьев, – видите, прописан Могарыч Алоизий… Теперь: эйн, цвей, дрей…
Коровьев дунул на страницу, и прописка Могарыча исчезла.
– Нету Могарыча, – сладко сказал Коровьев, – что Могарыч? Ка кой такой Могарыч? Не было никакого Могарыча. Он снился.
Тут прошнурованная книга исчезла.
– Она уже в столе у застройщика, – объяснил Коровьев. – И все в порядочке.
– Да, – говорил мастер, ошеломленно вертя головой, – конечно, это глупо, что я заговорил о технике дела…
– Больше я не смею беспокоить вас ничем, – начала Маргари та, – позвольте вас покинуть… Который час?
– Полночь, пять минут первого, – ответил Коровьев.
– Как? – вскричала Маргарита. – Но ведь бал шел три часа…
– Ничего неизвестно, Маргарита Николаевна!.. Кто, чего, сколько шел! Ах, до чего все это условно, ах, как условно! – эти слова, конеч но, принадлежали Коровьеву.
Появился портфель, в него погрузили роман, кроме того, Коро вьев вручил Маргарите книжечку сберкассы, сказав:
– Девять тысяч ваши, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо! Мы не заримся на чужое.
– У меня пусть лапы отсохнут, если к чужому прикоснусь, – под твердил и кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него роман.
– Все это хорошо, – заметил Воланд, – но, Маргарита Николаев на, куда прикажете девать вашу свиту? Я лично в ней не нуждаюсь.
И тут дверь открылась, и вошли в спальню взволнованная и голая Наташа, а за нею грустный, не проспавшийся после бала Николай Иванович.
Увидев мастера, Наташа обрадовалась, закивала ему головой, а Маргариту крепко расцеловала.
– Вот, Наташенька, – сказала Маргарита, – я буду жить с ма стером теперь, а вы поезжайте домой. Вы хотели выйти замуж за инженера или техника. Желаю вам счастья. Вот вам тысяча рублей.
– Не пойду я ни за какого инженера, Маргарита Николаевна, – ответила Наташа, не принимая денег, – я после такого бала за инже нера не пойду. У вас буду работать. Вы уж не гоните.
– Хорошо. Сейчас вместе и поедем, – сказала Маргарита Нико лаевна и попросила Воланда, указывая на Николая Ивановича, – а этого гражданина я прошу отпустить с миром. Он случайно попал в это дело.
– То есть с удовольствием отпущу, – сказал Воланд, – с особен ным. Настолько он здесь лишний.
– Я очень прошу выдать мне удостоверение, – заговорил, дико оглядываясь, Николай Иванович, – о том, где я провел упомянутую ночь.
– На какой предмет? – сурово спросил кот.
– На предмет представления милиции и супруге, – объяснил Ни колай Иванович.
– Удостоверений мы не даем, – кот насупился, – но для вас сдела ем исключение.
И тут появилась пишущая машинка, Гелла села за нее, а кот про диктовал:
– Сим удостоверяется, что предъявитель сего Николай Ивано вич Филармонов провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен в качестве перевозочного средства, в скобках – боров, ведьмы Наташи. Подпись – Бегемот.
– А число? – пискнул Николай Иванович.
– Чисел не ставим, с числом бумага станет недействитель ной, – отозвался кот, подписал бумагу, вынул откуда-то печать, по дышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено» и вручил ее Ни колаю Ивановичу. И тот немедля исчез, и опять стукнула передняя дверь.
В ту же минуту еще одна голова просунулась в дверь.
– Это еще кто? – спросил, заслоняясь от свечей, Воланд.
Варенуха всунулся в комнату, стал на колени, вздохнул и тихо ска зал:
– Поплавского до смерти я напугал с Геллой… Вампиром быть не могу, отпустите…
– Какой такой вампир? Я его даже не знаю… Какой Поплавский? Что это еще за чепуха?
– Не извольте беспокоиться, мессир, – сказал Азазелло и обра тился к Варенухе:
– Хамить не надо по телефону, ябедничать не надо, слушаться на до, лгать не надо.
Варенуха просветлел лицом и вдруг исчез, и опять-таки стукнула парадная дверь.
Тогда, управившись наконец со всеми делами, подняли мастера со стула, где он сидел безучастно, накинули на него плащ. Наташа, тоже уже одетая в плащ, взяла чемодан, стали прощаться, выходить и вы шли в соседнюю темную комнату. Но тут раздался голос Воланда:
– Вернитесь ко мне, мастер и Маргарита, а остальные подожди те там.
И вот перед Воландом, по-прежнему сидящим на кровати, оказа лись оба, которых он позвал.
Маргарита стояла, уставив на Воланда блестящие, играющие от радости глаза, а мастер – утомленный и потрясенный всем виден ным и пережитым, с глазами потухшими, но не безумными. И те перь, в шапочке, закутанный в плащ, он казался еще худее, чем был, и нос его заостренный еще более как-то заострился на покрытом черной щетиной лице.