Читать интересную книгу Том 8. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Зимою и набегов чеченцев почти что не было; зима там время рабочее — перекопка садов и кукурузников, ремонт арыков, мостов, дорог, плотин на речках… Но все-таки далеко уходить на охоту офицерам было небезопасно: всегда могли наткнуться на охотников за ними самими. Сидят двое-трое за кустами карагача и поджидают урусов.

Но был там в полку знаменитый стрелок подпрапорщик Зенкевич, — ему командир полка, тоже поляк, Круковский, разрешал уходить куда знает: на него он надеялся, да и дичь, какую он приносил или привозил, все-таки разнообразила стол Чир-Юртского монастыря.

Монастырем прозвали офицеры Нижегородского полка свой Чир-Юрт, а полковника Круковского, мужчину с длиннейшими висячими усами, — настоятелем монастыря.

Я даже и стихи помню, — кто-то из офицеров сочинил, а мой отец их мне наизусть читал:

Слыхали ль вы, что есть пустырь,Его Чир-Юртом именуют,И в нем суровый монастырьНижегородский формируют?В нем настоятель жизнью строг.Как некий древних греков бог,Меж келий он угрюмо бродитИ грусть на братию наводит.Зато монахи-забиякиЗа крест готовы хоть на дракиИль в карты день и ночь играть.И сам Христос бы разобратьНе мог, кто прав, кто виноватыйСредь этой братии усатой,И часто выстрел иль кинжалСпор меж святых отцов решал…

Кинжал тут, кажется, только для рифмы, а что касается дуэлей от нечего делать, от скуки, то их было тогда довольно. Помню, что эти стихи оканчивались тем, что автор предсказывал замену всего Чир-Юрта обширным кладбищем: перестрелялся, мол, весь монастырь на дуэлях. Свидетелем трех дуэлей в Нижегородском полку за одну зиму был и мой отец.

Но его товарищ прапорщик Муравин оказался записным театралом и даже привез с собою на Кавказ два-три номера журнала «Репертуар и Пантеон» — название теперь мало понятное, но в журнале этом печатались пьески, главным образом водевили с куплетами, а среди офицеров не все же были картежники и пьяницы и бретеры, — нашлись даже и такие, что сами стишки писали, а один даже Байрона переводил… Вот и возникла мысль — спектакль поставить! Все-таки развлечение для всего Чир-Юртского монастыря.

Я не сказал вам еще вот о какой прелести жизни для тех офицеров, которые не проводили ночей за попойками, за игрою в карты, что сопровождалось обыкновенно тоже и попойками и курением табаку из огромных трубок с длиннейшими черешневыми чубуками: мода тогда была именно на такие трубки. У моего отца сохранилась одна такая трубка с чубуком, — мне на нее даже смотреть было страшно… Так вот, — ночь на своей половине дома, купленной за двенадцать с полтиной. Сперва что-нибудь читается при лампе, потом тушится лампа, тут бы сладко заснуть, ан нет, нейдет сон, потому что в темноте начинаются какие-то странные звуки, точно шуршат обои, хотя какие уж там обои в хате-мазанке! Кто же и чем же шуршит? Это скрипят своими челюстями фаланги, которые выползли из всех щелей и начали свою ночную жизнь. Днем они прячутся, а ночью охотятся за сверчками. Если натыкаются при этом на скорпиона, то немедленно вступают с ним в бой и побеждают. Вы представляете, что такое фаланга?

— Кажется, большой паук, — неуверенно ответил Коля.

— Нет, не паук, а только паукообразное, у паука четыре пары ног, а у фаланги — пять, и если она рассержена, то делает большие прыжки, чтобы укусить. Укус ее для человека не смертелен, только чрезвычайно болезнен, но пока фаланга эта не жрала падали, а то при укусе может занести в рану трупный яд, — тогда конец. Вот лежи на своей походной койке и думай: укусит тебя этой ночью фаланга или нет, — жрала ли она падаль или только безобидных сверчков, — и черт ее знает вообще, к чему именно так невыносимо-угрожающе скрипят ее челюсти!..

Матийцев немного помолчал, понурясь, как будто фаланги, о которых он вспомнил, выросли в его глазах в настоящих чудовищ, качнул головою вбок от охватившей его гадливости и продолжал с горечью:

— Не говоря о молодежи, как мой отец и Муравин, — ведь в полку, по словам отца, были не бурбоны, а вполне образованные люди, говорившие на двух, даже на трех иностранных языках, много читавшие… Один поручик, по фамилии Ключарев, даже книжку своих стихов выпустил в свет, и о ней была рецензия в «Северной Пчеле», но вот — живите в пустыне дикари дикарями, подставляйте свои лбы под пули черкесов и сами убивайте их, сколько можете, жгите их аулы, рубите их вековые сады, так как они бунтуют и у них есть предводитель имам Шамиль, поднявший зеленое знамя пророка Магомета.

— Словом, была колониальная война, — объяснил Коля.

— Колониальная, да, — согласился с ним Матийцев, — причем очень «гадила англичанка», как тогда говорили. У черкесов, лезгинов и прочих сплошь были штуцера, с винтовым нарезом, дальнего боя, а у нас гладкостволки, с боем только на триста шагов. Откуда же у них штуцера эти, и пушки, и порох, и снаряды, — гранаты даже, а не только ядра? Англичане поставляли… Среди аулов были, конечно, мирные, — с ударением на «ы», — но до поры до времени: чуть только подходила партия самого Шамиля или его правой руки — Хаджи-Мурата, — мирные аулы восставали и скопища восставших доходили до пятнадцати, даже двадцати тысяч и двигались на наши укрепления, как пешая саранча, все там уничтожая. Кстати, саранча… Отец рассказывал, как однажды летела на Чир-Юрт саранча и как ее там встречали… Это тоже одно из развлечений тамошнего монастыря.

— Спектакль заезжей труппы, — подсказал Коля, впрочем не улыбнувшись.

— Вот именно, тоже спектакль, только для кого-нибудь третьего, а ведь у нижегородцев завелись уже свои огороды, на огородах цвели в то время огурцы и дыни, и вдруг среди ясного безоблачного дня видят все, — что такое? — затмение солнца! Внезапно, откуда только взялась, поднялась туча, и солнечный свет стал какой-то вечерний, жиденький, тусклый, а туча — изжелта-серая и движется быстро… Поднялись крики: «Саранча летит! Саранча!.. Трубачей сюда! Барабанщиков!.. В ружье!..»

Ну, словом, Шамиль не Шамиль, а набег вполне серьезный. Такая туча если сядет, от огородов не останется ничего, кроме места, где они зеленели.

Саранча все-таки пуглива, шума боится. Столько было криков, барабанного боя и трубного гласа, даже и пальбы, что наконец-то туча повернула в сторону: полк отстоял свои огороды. Но потом возник вопрос, чем же питалась эта туча, пока все не съела и не снялась. Нашли, что верст за пятнадцать вверх по течению Сулака весь молодой камыш съела! А камыш этот, он ведь тоже, во-первых, будущие крыши, а во-вторых, топливо зимой. В Петербурге же никто никакой саранчи никогда не видал, — там на этот счет благополучно… Холера в те времена, — конец сороковых годов прошлого века, — даже до Петербурга не доходила, а Нижегородскому полку в Чир-Юрте пришлось познакомиться и с этой азиатской прелестью.

Холеру принесли наши части из аула Гергебиль, который штурмовали по приказу главнокомандующего — князя Воронцова. Гергебиля этого тогда не взяли, — хорошо был защищен Шамилем, только зря потеряли там больше шестисот человек и вывезли оттуда холеру. Холера и пошла двигаться к северу от Гергебиля, хотя и не так быстро, как саранча, однако чувствительнее гораздо. Много появилось крестов на кладбищах. И пришлось самим же нижегородцам уничтожать свои огурцы и дыни, а также пить якобы помогавшие не заразиться холерой какие-то «воронежские капли», в которые входили: и спирт, и красный перец, и скипидар, и еще несколько подобных специй. Настоятель монастыря, полковник Круковский, проявил тогда, по словам отца, большую расторопность: навел везде чистоту и порядок, все дома, и заборы, и даже деревья приказал выбелить известкой, в лазарете установил сто лишних коек, — вообще приготовился к бою не хуже, чем с саранчой, и так или иначе, но в Чир-Юрте смертей от холеры оказалось гораздо меньше, чем в других укреплениях той же Сулакской линии. Так что благодаря своей культурности нижегородские драгуны и холере не очень-то поддались… Впрочем, я все говорю вам: драгуны, драгуны, а знаете ли вы, что это за драгуны такие и чем отличаются они от улан, например, или от гусар?

— Нет, скажу вам откровенно, для меня это — темна вода во облацех небесных, — признался Коля.

— Вот видите, как… Но раз говорится о драгунах, надо знать, что такое были эти драгуны… Отец мне это объяснял подробно, а я хорошо усвоил. Драгуны считались тяжелой кавалерией, а не легкой. Кавалерия вообще была любимым родом войск у Николая Первого, а драгунские полки он даже считал своим созданием. Кроме сабли и пики, он ввел в эти полки еще и ружья на ремнях за плечами, чтобы действовать ими в пешем строю. Известно вам должно быть, что Николай Первый был энтузиаст всяких строевых учений и смотров, и вот представьте вы себе такую картину. В Чугуев, где стояли драгунские полки, приезжает на смотр сам царь Николай Первый, и при нем десять тысяч всадников, сто эскадронов были пущены в атаку! Только земля загудела, да пыль поднялась! Но вот трубачи трубят! Стой! И вся эта страшная масса коней и людей уже стоит как вкопанная. Подъезжает царь, и не только после команды «смирно!» ни один человек не шелохнется, а даже и ни одна лошадь ни головой не тряхнет, не фыркнет. И во всеуслышанье произносит царь «исторические» слова: «Только я один во всем мире способен произвести такую атаку!»