Сам Гёте, во всяком случае, не раз претерпевал всевозможные «перемены», а Бертольт Брехт в этой связи поведал о некоем мыслителе, господине Койнере, следующее: «Некто, давно не встречавший господина К., приветствовал его словами: «Ба, да вы нисколько не изменились!» — «Как?!» — только и сказал господин К. и побледнел». Вера Гёте в «живой чекан», сохраняющийся в неизменном виде во всех метаморфозах, в четверостишии, цитировавшемся выше, низведена до уровня чахлой альбомной поэзии.
Гёте — естествоиспытатель
В «миросозерцательных» стихотворениях Гёте, какие упоминались выше, высказывались убеждения, лежавшие в основе его подхода к изучению природы. Неустанно, из года в год, продолжал он свои наблюдения за явлениями, распространявшимися на разные области знания: геологию и минералогию, ботанику и сравнительную анатомию, учение о цвете и метеорологию. Выше уже говорилось о том, как поэт начиная с 1776 года, в силу своих служебных обязанностей в Веймарском герцогстве, соприкоснулся с множеством проблем, связанных с состоянием почвы и растительного мира, например, когда потребовалось заняться рудниками в Ильменау, когда он ведал строительством гидротехнических сооружений и грунтовых дорог, принимал участие в устройстве парков, наконец, когда заложил собственный сад. Многочисленные стимулы к занятиям этого рода исходили также из Йенских естественнонаучных учреждений. «Я от самого общего, самого заметного пришел к полезному, практически применимому, от потребности — к познанию…» — так вспоминал он, обобщая историю своих ботанических штудий.[84] Но Гёте не довольствовался этим, он вел самостоятельную исследовательскую работу, стремясь получить представление о взаимосвязях, существующих в природе, и постичь суть системы, определяющей многообразие окружающих форм. Он был счастлив, когда в 1784 году открыл межчелюстную кость у человека — ведь тем самым обнаружилось доказательство единого строения скелета у всех млекопитающих. Радовался поэт и тогда, когда посчитал, что ему удалось распознать «скрытое родство» всех частей растения — по листу и связанному с ним черенку, — и соответственно описал это явление в работе «Метаморфоза растений» (1790), в которой высшее растение на каждой стадии своего развития уподобляется «листу» с изменчивыми функциями.
В конечном счете у Гёте набралось множество набросков работ по естествознанию, разных проектов, трактатов. Однако печатать все это он не спешил, оваций по поводу своих открытий ему ждать не приходилось. Так, статью «О межчелюстной кости у человека и у животных» он даже не отдал в печать, поскольку специалисты весьма скептически оценили выводы, изложенные в его рукописи. Работа над «Статьями по оптике» (1791–1792) застопорилась уже после второй статьи, хотя многолетние изыскания в этой области вошли в два солидных тома «Учения о цвете» (1810) — самого обстоятельного научного труда Гёте. После его публикации, правда, изучение природы несколько отодвинулось для поэта на второй план, хотя Гёте и в дальнейшем не забывал своих интересов. С годами у Гёте накопилось множество неопубликованных статей, однако он намерен был и впредь высказывать свои мысли о разного рода естественнонаучных проблемах. С 1817 года он поэтому стал издавать специальные выпуски, отдельные тетради которых выходили нерегулярно до 1824 года под общим названием «Вопросы естествознания вообще, преимущественно морфологии. Опыты, размышления, выводы, связанные с жизненными событиями». Гёте одновременно издавал две серии: «Вопросы естествознания вообще» и «Вопросы морфологии»; в каждую из них вошло по шесть выпусков, причем по четыре выпуска были объединены в обоих первых томах этих серий (1817–1822), а еще по два — в обоих вторых томах (1822–1824). В наши дни обе серии были переизданы в двух томах Немецкой академией естествоиспытателей с сохранением их первоначальной последовательности.[85] В выпуски «Вопросов морфологии» вошло кое-что из уже опубликованного и написанное ранее: еще раз напечатана «Метаморфоза растений» вместе с одноименной элегией; тут же опубликована статья о межчелюстной кости; помещены наброски и статьи по сравнительной остеологии, небольшие работы по ботанике и зоологии, и, как указывал необычный подзаголовок сборника, Гёте считал нужным сообщить сведения о жизненных обстоятельствах, сопутствовавших его естественнонаучным исследованиям. В совокупности все напечатанное должно было служить «свидетельством тихой, упорной и последовательной деятельности». В самом начале он поместил сокращенный вариант очерка «История моих ботанических занятий», рассказал о возникновении и резонансе своей работы о метаморфозе растений; затем, под заголовком «Счастливое событие», поведал о своей первой встрече с Шиллером, когда у них завязался разговор о метаморфозе растений и Шиллер, покачав головой, сказал: «Это не опыт, а идея».
В серию «Вопросы естествознания вообще» вошли преимущественно новые статьи. Здесь были представлены дополнительные материалы по учению о цвете (особенно об энтоптических цветах). Многие страницы были отданы вопросам геологии и минералогии Богемии, где поэт во время отдыха усердно занимался научными исследованиями. В других статьях сообщалось о результатах метеорологических изысканий, которыми Гёте активно занялся после завершения «Учения о цвете». Однако нашлось здесь место и ранней теоретической статье 1793 года «Опыт как посредник между объектом и субъектом», а под названием «Стародавнее, чуть ли не устаревшее» поэт включил сюда еще и свои афоризмы. Помимо всего этого, Гёте временами, особенно в выпусках «О морфологии», предоставлял страницы сборника молодым естествоиспытателям, выступавшим с собственными статьями. Здесь невозможно даже перечислить все статьи выпусков 1817–1824 гг., как и пытаться сколько-нибудь подробно рассмотреть хотя бы некоторые из них; неизбежно понадобилось бы обстоятельно разъяснять некоторые специальные вопросы, а для не посвященного в них автора данной книги это вообще дело рискованное. Разумнее, на наш взгляд, попытаться очертить особенности естествоиспытательского метода Гёте в целом.
Разумеется, сборник этот не представлял собою единого по замыслу произведения с четким тематическим членением. Гёте обогатил его не только автобиографическими вставками, но также и стихами. Этим поэт ясно показывал, что его взгляд на природу не исчерпывался отдельными исследованиями, а, напротив, изучение отдельных явлений велось им на основе общего миросозерцания, которое можно было выразить исключительно языком поэзии, что и нашло отражение в его «миросозерцательных» стихах. Ведь в изречениях и строфах, рассыпанных среди научных статей, не ощущается — в отличие от элегий о метаморфозе растений и животных — авторское стремление разъяснить читателю те или иные конкретные выводы естественных наук. Уже упоминавшиеся выше строки «Того во имя, кто зачал себя!» украшали начало первого выпуска «Вопросов естествознания вообще», а глубокомысленное стихотворение «Одно и все» — «В безбрежном мире раствориться, / С собой навеки распроститься / В ущерб не будем никому» (1, 464) — завершало пятый выпуск: это был гимн вечной, животворящей, одухотворенной природе — «Приди! пронзи, душа Вселенной!» (1, 465). Природе, которая преобразует сотворенное, но и уходящее воспринимает в себя и хранит. «Повсюду вечность шевелится, / И все к небытию стремится, / Чтоб бытию причастным быть» (1, 465). Также и цикл «Первоглаголы. Учение орфиков» впервые напечатан как вступление ко второму выпуску «Вопросов морфологии». Поэт-натуралист к тому же сопроводил этот цикл двумя стихотворными сентенциями, в которых выразил два кардинальных положения: недопустимо, чтобы повсюду возобладал всеразлагающий анализ; необходимо осознать целостность явления как единство целого внутри и вовне. А допускаемое в процессе исследования уподобление целого мельчайшим его частям не должно вести к исчезновению многогранности живой формы из поля зрения исследователя:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});