Человеку, способному созерцать мир незамутненным взором, довольно подобия, символа: через них ощутит он соприкосновение с бесконечным, времени неподвластным. И самый бег времени станет ему безразличен, коль скоро ему ведомо, что во всех превращениях сохраняется и остается жить единое и единичное.
В животворящей работе природы всегда присутствует деятельное божество. Но это никак не потустороннее существо, раз и навсегда создавшее природу и оставившее ее на произвол судьбы. Нет, божество непрестанно самоосуществляется в ней:
Не ладен бог, коль, дав толчок к вращенью,Перста вокруг велит кружить творенью;Ему под стать, низыдя в мрак священный,Миры, собой, себя живить вселенной,Дабы в сплетеньях зиждущих началНи мощь его, ни дух не иссякал.(Перевод Н. Вильмонта [1, 481])
В письме к А. Г. Ф. Шлихтегроллю от 31 января 1812 года Гёте в характерных выражениях отмежевался от представлений Фрица Якоби о боге как сверхъестественном существе: такой бог, писал поэт, должен бы все больше отдаляться от реального мира, «тогда как мой бог все явственнее вплетается в него». Вот почему, если предыдущая строфа подчеркивала единство природы и бога, то следующая вещает нам о нравственном мире, живущем в глубине человеческой души:
У нас в сердцах — миров живая ось;Отсель в народах дивно повелось,Чтоб каждый лучшее, что повстречал,Святыней, богом нарекалИ сушу и небо ему вручил,Страшился и — коль мог — любил.(Перевод Н. Вильмонта [I, 481])
Божественности Вселенной соответствует внутренний мир человека, но поскольку и здесь действует божественное начало, то вполне разумно стремление народов даровать имя бога лучшему, что есть в этом внутреннем мире. Так свойственно поступать и отдельному человеку. Здесь намечается своего рода плюрализм веротерпимости: всякому дозволено почитать и нарекать божественным то, что представляется ему наиценнейшим. Как и в раннем стихотворении «Божественное», так и здесь божественное начало непосредственно связывается с нравственной позицией человека. Не будь этого, бог пребывал бы только в природе и не воспринимался бы как таковой: только человек и создает бога своей этикой. Без человеческого гуманизма нет бога — таков дерзкий, многообязывающий постулат внутреннего религиозного чувства человека, могущий быть воплощенным лишь в конкретной деятельности. Гёте считал его для себя непреложным и им оправдывал свои политические суждения. Между тем и современникам его, как ныне и потомкам, осталось неясным, во всех ли случаях может быть оправдана этим неизменная приверженность поэта к установленному порядку.
Основная мысль строфы «У нас в сердцах миров живая ось» повторяется и в позднем стихотворении «Завет», написанном в 1829 году. Здесь Гёте также вначале ведет речь о природе. Благороднейшим символом ее порядка и красоты предстает Солнечная система; однако и внутри человека, в его душе, существует сродственный порядок, и средоточие его — нравственный закон:
Теперь — всмотрись в родные недра!Откроешь в них источник щедрый,Залог второго бытия.В душевную вчитайся повесть,Поймешь, взыскательная совесть —Светило нравственного дня.(Перевод Н. Вильмонта — 1, 466)
Этот закон, заключенный в душе человека, есть эманация, отсвет, подобие высшего божественного закона. Ведомо это и Вильгельму Мейстеру, герою романа «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Увидев с башни обсерватории простершееся над ним звездное небо, он задает риторический вопрос: «Какое право ты имеешь хотя бы помыслить себя в середине этого вечно живого порядка, если в тебе самом не возникает тотчас же нечто непрестанно-подвижное, вращающееся вокруг некоего чистого средоточия?» (8, 105). Здесь слышится отзвук кантовских слов насчет звездного неба над нами и нравственного закона в наших душах.
8 октября 1817 года, как записано в дневнике Гёте, были «перебелены пять стансов». Это «Первоглаголы. Учение орфиков» — поэтический цикл-исповедь об исконных силах, определяющих течение человеческой жизни. Постигая разумом мир, автор систематически исследует все, что в жизни человека неизменно предстает в неразрывном сплетении, связывая его с решающим воздействием исконных сил: Даймона, Тихе, Эроса, Ананке, Элписа. Этим пяти силам к тому же одновременно соответствуют пять этапов человеческой жизни — хотя это нигде особо не подчеркивается. Даймону принадлежит решающая роль прежде всего при рождении человека; Тихе — в юности его, Эрос приносит переломный рубеж в жизни; Ананке правит человеком в годы его труда, в пору его средних лет; Элпис остается старцу, помогая пережить расставание с земным бытием. Так в стихотворении говорится о пяти силах, то одновременно, то попеременно воздействующих на человека, его жизненный путь. Этому отвечает и внешняя форма стансов: строгое их построение, при котором каждый станс завершается строками с парной рифмой. Но вместе с тем каждая отдельно взятая строфа указывает на следующую — особенно четко заметен этот переход от «Тихе» к «Эросу».
Первоглаголы. Учение орфиков
ДЕМОН
Со дня, как звезд могучих сочетаньеЗакон дало младенцу в колыбели,За мигом миг твое существованьеТечет по руслу к прирожденной цели.Себя избегнуть — тщетное старанье;Об этом нам еще сивиллы пели.Всему наперекор вовек сохраненЖивой чекан, природой отчеканен.
СЛУЧАЙ
Все разомкнет, со всякой гранью сладитСтихия перемен, без долгих споровУпрямую своеобычность сгладит, —И ты к другим приноровляешь норов.Так жизнь тебя приманит и привадит —Весь этот вздор не стоит разговоров.Но между тем, глядишь, пора приспела:Готов светильник — за огнем лишь дело.
ЛЮБОВЬ
Вот он, огонь! Из древних бездн возреяв,Пернатой бурею спешит ниспастьЛегчайший гость слепящих Эмпиреев,Весною веет и лелеет страсть,Покой души во всех ветрах развеяв:То жар, то хлад, то радость, то напасть.Во тьме стихий иной себя забудет,Но лучший верен личному пребудет.
НЕИЗБЕЖНОСТЬ
Меж тем созвездий вечное веленьеНеотменяемо; не в нашей волеСамим определять свое воленье;Суровый долг дарован смертной доле.Утихнет сердца вольное волненье,И произвол смирится поневоле.Свобода — сон. В своем движенье годыТесней сдвигают грани небосвода.
НАДЕЖДА
Что ж! пусть стоит железная твердыня,Предел порывов, древний страж насилья!Чу, дрогнули засовы — благостыняПовеяла — взлетает без усильяНад пеленою мглистою богиняИ нас возносит, нам дарует крылья.Мы с ней наш путь сквозь все свершаем зоны:Удар крыла — и позади зоны!(Перевод С. Аверинцева — 1, 462–463)
Непосредственным поводом к созданию цикла «Первоглаголы. Учение орфиков» послужили попытки тогдашних филологов и специалистов по истории древнего мира изучить самые ранние, восходящие еще к догомеровской эпохе мифическо-религиозные представления древних греков, нашедшие отражение в орфической лирике. В ней встречались изречения и символы, являвшиеся сплавом древнейших представлений древнегреческого, древнеегипетского и древневосточного происхождения. В них были заключены тайны, связанные с древними верованиями. Все, что приписывалось легендарному певцу Орфею и идущей от него орфической традиции, — не что иное, как священные заклинания. В одном лице были соединены в ту пору поэт и жрец. Исходя из этого, Гёте и назвал свой цикл «Первоглаголы».[81] В работах Георга Зёга, датского исследователя истории древнего мира, Гёте нашел ссылки на древние мистические верования, будто божества, подобные названным — по-гречески — в стансах, присутствуют при рождении человека. Цикл «Первоглаголы. Учение орфиков» — поэтический отклик на изыскания филологов и исследователей мифов. Разумеется, у Гёте не было намерения внести очередной вклад в изучение раннеантичной космогонии и орфических заклинаний. «Священные» древние слова, обозначавшие силы, властвующие над судьбой человека, он интерпретировал соответственно своему жизненному опыту и своим убеждениям. И в жизнерадостно-непринужденном стиле, какой часто бывал свойствен ему в старости, поэт следующим образом охарактеризовал свой метод освоения наследия прошлого: «Если вновь извлечь из туманных источников древности их квинтэссенцию, получишь услаждающий душу кубок, а если еще с помощью живого собственного опыта вновь освежить мертвые речения, то выйдет не хуже, чем с той сушеной рыбиной, какую молодые люди окунули в источник молодости, а когда она вдруг набухла, затрепыхалась и уплыла, они лишь возрадовались, что наконец нашли истинно животворящую воду» (из письма Сульпицу Буассере от 16 июля 1818 г.). Освоение и обработка древнего применительно к современности, так чтобы в настоящем вдруг проступило сияние прошлого, притом вневременного, было осуществлено поэтом и в «Западно-восточном диване» и в стансах «Первоглаголы. Учение орфиков» — обновление «древней истины» средствами современной Гёте поэзии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});