и Бисмарк, единая таможня, единая железная дорога обязательно закончатся единой, многолюдной, промышленно развитой и очень мощной страной. И всё это не считая лапотной России, которая хоть и была отсталой, тем не менее всё ближе и ближе подбиралась к главной жемчужине Британской короны — к Индии. В общем, доводы у герцогини были, она почти не сомневалась, что обе палаты одобрят новую, тщательно подготовленную программу постройки стальных чудовищ. И когда герцогиня взяла перо, чтобы уже начать излагать все эти доводы на бумагу, автомат-страж, выполненный в виде хорошенькой женщины с фарфоровым лицом и в пышном платье и стоявший в углу, недалеко от входных дверей, призывно щёлкнул и моргнул лампочкой в левом глазу. Это означало, что к её кабинету кто-то приближался. Леди Кавендиш отложила перо и подождала, пока к двери не подойдут. Ей не нужно было ждать стука или открывающейся двери, чтобы понять, кто находится за порогом. Она видела ментальный портрет пришедшего даже через дверь, и едва услышав стук, сразу ответила ровным и чётким голосом, голосом госпожи:
— Входите, Джеймс.
Двери отворились, и на пороге кабинета появился высокий, уже лысеющий слуга в бакенбардах, белых чулках и расшитой ливрее; он остановился у двери, держа перед собой небольшой латунный поднос, и сообщил:
— Телеграмма, миледи.
— От лорда-адмирала? — догадалась хозяйка.
Этот болван, который излишне обо всём переживал, докучал ей уже не первую неделю. Лорд-адмирал писал и писал одно и то же. В каждой своей телеграмме он просил герцогиню со всем вниманием следить за безопасностью его ненаглядного дредноута. А она, обещая приглядеть за кораблём, надеялась на то, что он будет содействовать в некоторых её делах, и поэтому пыталась всячески подчеркнуть свою необходимость и важность.
— Именно, мэм.
— Выброси её, Джеймс.
— Конечно, миледи. Желаете что-нибудь ответить лорду-адмиралу?
— Напиши ему, что линкор «Альбион» находился и находится под моим неусыпным наблюдением. Так будет и впредь…, - она сделала паузу, — а ещё припиши, что я передаю привет его жене. И в телеграмме на этот раз обратись к нему по имени, назови его «дорогим Александром».
— Конечно, миледи.
Дворецкий повернулся, чтобы уйти, а она специально посмотрела ему вслед, словно пронзила спину взглядом, от которого слуга едва заметно запнулся. А герцогиня с удовлетворением рассмотрела, почувствовала в нём его страх.
Да, он боялся её, как и все другие слуги, боялся до смерти, так как знал, на что способна его всемогущая госпожа. И это правильно. Так и должно было быть. Ей нравился их страх, преходящий в трепет, а зачастую и в религиозное раболепие. У прислуги, у людей низших сословий и категорий такие чувства и должны рождаться в присутствии чистокровной британской аристократки. И чтобы усугубить этот страх ещё немного и получить ещё капельку удовольствия, леди Кавендиш произнесла:
— Джеймс, сколько лет ты работаешь у меня?
Она едва сдержала усмешку, когда почувствовала, как холодная волна ужаса прокатилась по спине слуги. Но тот, надо отдать ему должное, внешне ничем не изменился. Только помолчал немного и ответил:
— Если мне не изменяет память, пятьдесят один год, миледи.
— Да, кажется, так и есть, — притворялась, что вспоминает, герцогиня. — Ты ведь появился у меня в доме сразу после последнего и окончательного поражения корсиканского чудовища. Это было, кажется, ещё… при моём первом муже.
— Именно так, миледи. Я был нанят вашим первым мужем, сэром Уильямом, пятым герцогом Девонширским, — отвечал слуга.
Он всё ещё выглядел невозмутимым, но внутренне, внутренне старик содрогался, так как знал, к чему может привести подобный разговор.
— Пятьдесят один год, — герцогиня внимательно смотрела на своего слугу, и от этого её взгляда у престарелого слуги пересохло во рту. — Это большой срок. Не так ли, Джеймс?
— Немалый, мэм, — как-то обтекаемо отвечал слуга. Он прекрасно знал, что случается со слугами, которые допускают оплошности или стареют. Джеймс машинально распрямил плечи, показывая, что сил у него для работы ещё предостаточно.
Кажется, такой простой разговор с госпожой не должен был вызвать у этого преданного человека напряжения. Но всё дело в том, что он сам лично отводил старых или нерадивых слуг либо даже случайно схваченных где-нибудь на улицах Лондона простолюдинов в кабинет доктора Дэвида Мюррея, находившийся в левом крыле дворца. Как говорила сама миледи, «для омоложения и улучшения». Дворецкий прекрасно знал, как «омолаживает и улучшает» провинившихся или ненужных людей гениальный вивисектор Мюррей. Поэтому, когда хозяйка заговорила с ним о годах службы, Джеймс стал волноваться. Волноваться всерьёз. Он ещё неплохо себя чувствовал в свои года — да, лыс, да, уже не так проворен и быстр, чуть хуже стали глаза, но сил у него было ещё достаточно и рассудка он не утратил, а опытом мог ещё долго делиться с молодыми слугами. И очень рассчитывал, что госпожа зачтёт ему годы безупречной службы. Но теперь… после этого разговора… Кажется, у него задрожала рука, в которой слуга держал поднос. Хотя он собрал все свои силы, чтобы не показать этого.
— Что с тобою? Тебе нехорошо, Джеймс? — госпоже не нужны были глаза, чтобы «видеть» как меняется настроение или состояние любого человека, тем более человека, которого она давно знает. Леди Джорджиана просто «видела», когда человек её боится, когда ненавидит и когда хочет что-то скрыть от неё. Леди Кавендиш, герцогиня Девоншир, была от рождения награждена «зрением», «даром» или «видением» и читала в ауре человека любые его эмоции, как текст в раскрытой книге.
— Спасибо, миледи, со мною всё в порядке, — ему снова пришлось делать над собою усилие, чтобы голос звучал так же, как обычно.
— Хорошо, Джеймс, ступай, — миледи сделала вид, что она наконец насытилась этой игрой, и отпустила уже наскучившего ей слугу. Джемс с лёгким поклоном вышел и закрыл двери, но как только остался в коридоре один, так сразу чуть ослабил накрахмаленные кружева воротника, а потом, уронив на пол телеграмму, опустил поднос и свободной рукой опёрся на стену. Хотел просто перевести дух, хоть пару секунд просто постоять. Ему показалось, всего на мгновение, что опасность миновала. На сей раз госпожа оставила его в покое. Джеймс тут же берёт себя в руки и поднимает с пола бумагу. Всё, отдышался. Тут, у двери госпожи, лучше было не стоять. Ему давно казалось, что это чёртова женщина иногда может видеть и через двери.
Едва он сделал шаг по коридору, как тут же звякнул колокольчик и мигнула лампочка: госпожа звала его.
Джеймс замер, ещё раз поправил воротник и вернулся к дверям; он сделал глубокий вдох, и только после этого раскрыл двери и