покойном сказать не могла.
Об обстоятельствах смерти было известно следующее. Утром Катя повела мальчишек в детский сад, а вернувшись, намеревалась разбудить мужа. Разбудить, однако, не получилось. Степан, пару дней маявшийся от простуды, отчего и ушел спать на диван отдельно от супруги, просыпаться не желал. Когда Катя потрясла Степана за плечо, он послушно поворотился, его голова скатилась с подушки и повисла у самого пола. Следом за головой сползли рука и плечо. По открытому рту и закатившимся глазам Катя поняла: что-то не так. Она повела себя непродуктивно: принялась трясти супруга, кричать и плакать. И только потом вызвала скорую помощь.
Откуда стали известны такие подробности перевозбужденным соседкам Маша ума приложить не могла. Ей их пересказали доброхоты, сбиравшие, как водится в таких случаях, соседскую дань на погребение. Возможно эти слухи стоило разделить надвое, а может и вовсе не принимать во внимание.
Тем неожиданней было встретить Катю вечером того же дня. Она возвращалась из детского сада, забрав весело пихающихся мальчишек и купив по дороге продуктов. Глаза у Кати были красные, вид растерянный, а реакция заторможенной. Она поставила пакеты с покупками на лавочку и терпеливо ждала, пока мальчишки набегаются вволю.
Человек, у которого умер родственник, подчас оказывается в некой социальной изоляции. Не считая кликуш, для которых чужое горе – практически профессия, повод внести разнообразие в свою жизнь и оказаться сопричастными хоть к какому-то событию. Нормальные люди смерти боятся, теряются и стараются держаться от нее подальше. Правила хорошего тона предписывают зайти к родственникам усопшего, выразить соболезнования, может даже предложить помощь. Но какими словами можно утешить в таком горе? Какими поступками сгладить произошедшее? Любой, хоть раз выражавший соболезнования, знает – таких нет. И каждый из них испытывал мучительную беспомощность, тщетность и свою ненужность. Поэтому и чувствуют люди себя рядом со смертью так неуютно, зная, что никого сия чаша не минует.
На Машу всегда в таких случаях (не то чтобы их было много, но случалось) нападал ступор. Любые слова, которые полагалось говорить в этой ситуации, казались глупыми, плоскими, бессмысленными. Выдавив из себя, тем не менее, все, что положено, Маша взяла девушку за руку: «Катя, ты как?»
«Не знаю,» – пожала плечами та. – «Я не поняла еще. Не дошло до меня пока. Врач сказал это нормально, так бывает. Потом прорвет.»
«А-а-а. Понятно. Тебе нужна помощь с похоронами? Может с мальчишками посидеть?»
«Да нет. Они в садике. Я им сказала, что папа в командировку уехал. Как думаешь, могут они его совсем забыть, ведь маленькие совсем еще?»
Маша посмотрела на мальчишек, устроивших веселую беготню на солнечном пятачке, единственном оставшемся на сегодняшний день от наколдованной весенней оттепели.
«Не думаю Кать, совсем то не забудут. Ты не бери их на похороны, незачем им отца в гробу видеть. Пусть запомнят его живым. Когда они, кстати?»
«Не знаю,» – равнодушно бросила Катя. – «Вскрытие будет. Потом скажут, когда отдадут … тело.»
«Вскрытие? А что с ним случилось? Болел? Несчастный случай?» – осмелев, начала расспрашивать Маша, хоть и зарекалась этого не делать.
«Степка пару дней уже маялся, простыл где-то. Но так, ничего серьезного. Просто простуда. От этого ведь не умирают. Обкололи меня с утра. До сих пор голова как чумная. Давился он кашлем, вроде как хотел откашляться, а не получалось. Словно разучился вмиг как это делать. Таблетки пил. Простые, на которых «от кашля» написано. Они хоть дешевые, но хорошие. Всегда помогали. Я их и мальчишкам даю. А тут не сработали почему-то.»
***
Расхожую фразу о «тяжести содеянного» Маша всегда воспринимала как абстрактную, твердо уверенная, что никакая тяжесть преступникам на плечи не давит, к земле не пригибает и жить не мешает. Все это лишь красивые слова. А моральный аспект убийц и душегубов не волнует. Оказалось, все намного хуже. Пресловутая «тяжесть содеянного» не только давила на плечи, она буквально выбивала почву из-под ног и лишала покоя. В голове у Маши пульсировала только одна мысль: «Я – убийца.»
Она жила как обычно: кормила, купала, гуляла, лечила, мастерила макет Солнечной системы, чистила кошачий лоток и устало отбрехивалась от внеклассных повинностей. Но делала все на автомате. Чувство вины не оставляло ее ни на минуту. Она убила Катиного мужа, оставила сиротами двух детей. И виной всему только ее глупость. Надо же быть такой идиоткой. «Здоровья всем: и взрослым, и детям. Чтоб не чихали и не кашляли.» Эту формулировку она помнила дословно, как и продолжение про хорошую погоду и бессмертную лужу.
Колдовство – страшная сила. Посудите сами: лужа исчезла, хорошая погода радовала почти две недели, сметенная холодной поземкой лишь позавчера, Катин муж Степан умер, потому что не смог откашлять жидкость, скопившуюся в легких. Оставалось порадоваться (как ни дико это прозвучит), что он был единственным умершим человеком в доме. Все могло быть гораздо хуже. Вот как бывает, если вручить обезьяне гранату.
Маша так и не набралась духу позвонить Кате или встретиться с ней, стараясь прошмыгнуть в подъезд по-быстрому. Она никому об этом не говорила. Да и не поверил бы ей никто. Ведьма, колдовство – бред собачий. Даже Наташке ни полсловечка не сказала, нося все в себе. Впрочем, Наташке было не до этого. После приезда она совсем пропала: не звонила и не заходила. Видимо отрабатывала свое отпускное отсутствие домашними ужинами из трех блюд плюс десерт.
Велико же было ее удивление, когда она наткнулась на подругу в самом неожиданном месте.
***
Не готовила Наташка ни ужинов, ни обедов. А если и готовила, то наспех, кое-как. Ее помешательство Антоном никуда не делось, просто стало более рассудочным, холодным, отчаянным.
Она уже знала, где живет предмет обожания Антона. Невероятно, но они оказались земляками. Разлучница, этого, впрочем, не ведающая ни сном не духом, проживала в центре города в добротном кирпичном доме и, похоже, работала домохозяйкой. Несколько раз Наталья видела, как та возвращалась из школы с младшей девочкой, волоча на плече неподъемный розовый рюкзак.
Антон же проводил во дворе злосчастного дома все свободное время. Судя по всему, чувства его не были взаимны. Потому как завидев его долговязую фигуру разлучница хватала дочь за руку и опрометью неслась к подъезду, на ходу доставая ключи от домофона. Наташка злорадно усмехалась.
Но если Антону ничто кроме холода и ветра не мешало торчать подле предмета обожания, то Наташке приходилось прятаться, чтобы не попасться ему на глаза.
Прятаться за многочисленным стадом припаркованных во дворе автомобилей мешали чересчур нервные сигнализации последних и бдительные владельцы.