В этом процессе участвовала и литература колоний, раньше всех в Британской Индии – колониальной территории с наиболее европейским по характеру образованным слоем населения и с самой оживленной политической и литературной общественной жизнью[87]. В XIX веке азиатские отклики о Европе еще не объединялись в систематическую «науку о Европе», которую можно было бы сопоставить с европейской ориенталистикой. Одна только Япония обладала соответствующей основой в виде «исследований Голландии» (rangaku), которые велись начиная с XVIII века путем наблюдений за единственными допущенными к торговле в Нагасаки иностранцами – голландцами – и изучения привезенной ими литературы[88]. Когда же североамериканская география начала заниматься изучением Европы, она руководствовалась набором инструментов европейской науки.Измерение и картография
Самую большую группу европейских собирателей информации обо всем белом свете в XIX веке все еще составляли участники экспедиций, географы и прочие писатели-землеведы. Тот факт, что их деятельность все больше и больше использовалась в империалистических и колониальных проектах великих держав, неудивителен[89]. С одной стороны, география была по своему характеру глобальным и все более имперским дискурсом, но с тем же успехом – как в случае с ведущими немецкими географами первой половины века Карлом Риттером и Александром фон Гумбольдтом – она могла использоваться для критики завоевания мира европейцами. В то же время география стала одним из наиболее крупных успехов науки XVIII и XIX веков: точное описание природной и социальной действительности давало Европе решительные преимущества по отношению к другим цивилизациям. Даже если путешественники «в поле» могли руководствоваться иррациональными и безумными идеями, общая совокупность результатов их деятельности означала колоссальный прирост точного знания о мире[90]. Ни в одной сфере это не было так очевидно, как в картографии[91]. Измерение и картографическое описание земной и водной поверхности планеты стали одним из самых больших коллективных проектов науки Нового времени, тесно связанным с морским освоением мира европейцами. Этот проект начался с португальских и испанских карт, после 1700 года нашел продолжение в нидерландских планах глобального описания земли и в XVIII веке успешно использовал ставшие еще более точными техники измерения наряду с расширением европейского мореплавания. Возможность более или менее корректно отобразить физический профиль Африки южнее Сахары – долгое время самой «темной» части мира – появилась только с 1880‑х годов. Если XVIII век был временем революции в технике измерений и картографии, то XIX век стал эпохой повсеместного применения этих инструментов. Благодаря путешествиям и упорным измерениям была начата тотальная фиксация всего мира. В конце XIX века было создано картографическое изображение всего земного шара, которое оставалось непревзойденным долгое время, вплоть до появления спутниковых карт и компьютерных изображений. Незападные люди принимали участие во многих картографических предприятиях европейцев. Они выступали в качестве источников информации, поставщиков материала, советников и научных партнеров, занимая при этом подчиненные позиции в формальном плане. Но без их знания конкретных местностей полное отображение планеты никогда бы не увенчалось успехом.
Измерения и картографирование со степенью точности, близкой к европейским стандартам, вне западного мира впервые были предприняты в Японии. Возникнув по частной инициативе, они долгое время были распространены только там. Поводом послужило встревожившее японцев появление русских кораблей вблизи японских берегов в 1790‑х годах. Но только в эпоху Мэйдзи, после 1868 года, картография в Японии обрела статус национального проекта, масштабно поддерживаемого государством[92].
Из всех неевропейских научных традиций прежде всего китайская была бы способна изобрести некую «современную» географию. В обязанности всех чиновников территориальной администрации входило составление отчетов, наполненных фактами о районах, которые находились в их подчинении. Наряду с точной филологической сверкой текстов только география соответствовала заложенной в учении каочжэн сюэ (kaozheng xue) модели эмпирического познания, которая начиная с конца XVII века заняла ведущее место в интеллектуальной деятельности[93]. Однако китайской географии XIX века недоставало крупных государственных заказов, столь характерных для Европы того времени[94]. Китайское страноведение не смогло освободиться от слишком тесной связи с практическими административными целями, так же как и от подчинения историографии, чьей вспомогательной дисциплиной оно считалось. Кроме того, были позабыты те инновации в измерительной технике и картографии, которые проникли в Китай вместе с иезуитами в XVIII веке. Современная китайская география в той форме, которую она обрела в 1920‑х годах, вполне могла опираться на традиции своих отечественных предшественников. Однако она переняла и существенные элементы научной географии Запада и поэтому изначально оказалась гибридным дискурсом[95].
Социология
География была наукой, которая устремляла свой взгляд в глобальное мировое пространство, будучи укорененной в местной почве. Экономическая география сопровождала процессы индустриализации в Европе и Северной Америке, колониальная география – захват земель и экспансию Запада. Еще более важным органом социального самонаблюдения стали общественные науки, возникшие в XIX веке. Благодаря теоретической ориентации вопросов они вышли из узких рамок прежних социальных репортажей, но при этом не потеряли связь с эмпирическим отражением социальной действительности. Экономическая наука поддерживала эту связь и до появления эпохального труда о «богатстве народов» (1776) Адама Смита. Тенденции к созданию абстрактных моделей обозначились уже в 1817 году в работах Давида Рикардо. Доминирующую роль они приобрели, однако, только после 1870 года в ходе международного распространения математически обоснованного учения о субъективной пользе и равновесии рынка, сформулированного почти одновременно экономистами-теоретиками в Австрии, Швейцарии и Великобритании. Параллельно сохраняла свои позиции, в первую очередь в Германии, «национальная экономика» в качестве преимущественно исторически ориентированной и описательной науки об экономических процессах прошлого и настоящего. Именно из этого направления возникло в 1872 году Общество социальной политики (Verein für Socialpolitik), которому удалось собрать за годы своей деятельности огромный фонд знаний об обществе.
Социология, следуя своим отцам-основателям Огюсту Конту и Герберту Спенсеру, считала себя в первую очередь теоретической дисциплиной. В Германии, бастионе историзма и исторических исследований, основанных на критике источника, социология была близка к истории. Этой близости способствовали труды Лоренца фон Штейна, автора «Истории социальных движений Франции» (1842), первого представителя общественных наук в немецкоязычном пространстве. Немецкая социология с самого начала имела более узкую направленность и менее спекулятивный характер, чем во Франции и Великобритании. К концу столетия повсюду, даже в США, социология узурпировала все эмпирические исследования, направленные на изучение общества, которые до тех пор были привилегированным полем деятельности государственного аппарата и индивидуальных инициатив таких социальных реформаторов, как Чарльз Бут. В Великобритании с целью социальных реформ в 1895 году было основано специальное общественно-научное отделение университета, так называемая Лондонская школа экономики и политических наук. Основание этого института обозначило прорыв в направлении науки об обществе, объединяющей теорию, описание и анализ фактов. При