Читать интересную книгу Избранное - Борис Корнилов

1932

Семейный совет. — Впервые в книге «Стихи и поэмы».

Убийца

От ногтя до локтя длиною,непорочна, чиста, свежа,блещет синяя под луноюсталь отточенного ножа.

А потом одного порядкаи заход с одного конца —как железная рукояткав как железной руке отца.

Он замучился, к черту, за деньу раздумий в тугом кольце,наподобие свежих ссадин —пятна синие на лице.

Что-то глотка его охрипла,пота зернышки, как пшено,но в ладонь рукоятка влипла —все обдумано, решено.

Он в подполье надулся квасом,часа ждет,захватило дух…Вот, встревоженный первым часом,задохнулся во тьме петух.

Это знак.Но тоска, однако,жарит губы, печет лицо.Потрясенный тоскою знака,он шагнул на свое крыльцо.

Он шагнул далеко и прямо —нож в ладони —вперед, пора…Перед ним голубая ямапряно пахнущего двора.

От морозного, легкого взломажелтовата, местами темна,над хлевами трещит солома,привезенная днем с гумна.

Жарко дышат родные кони,куры сонные у плеча,нож в ладони,фонарь в ладони —два сверкающие луча.

Нож в ладони.В лепешку коровью,в эту пакость, летит сперва,обливаясь пунцовой кровью,петушиная голова —знак подавшая к бою…Та ведь…Рассыпаются куры кругом…Стервенеет хозяин — давиткур клокочущих сапогом.

Жадно скалит зубов огрызки,нож горит,керосиновый чад —на ногах кровяные брызги,кости маленькие трещат.

Птицы скоро порезаны.Уж онине трепещутся.Пух до небес.И на двор летит из конюшниСерый. В яблоках. Жеребец.

Он себе не находит места,сталь на желтых его зубах —это слава всего уездаходит по двору на дыбах.

Попрощайся с красою с этою.Вот он мечется, ищет лаз,и кровавые змейки сетью,как ловушка, накрыли глаз.

— Пропадай, жеребенок, к черту,погибай от ножа… огня… —И хозяин берет за челкунастороженного коня.

Кровь, застывшую словно патоку,он стирает с ножа рукой,стонет,колет коня под лопатку —на колени рушится конь,слабнет,роет навоз копытом —смерть выходит со всех сторон,только пух на коне убитоммокнет, красен,потом — черен.

А хозяин в багровых росах,облит росами, как из ведра, —он коров и свиней поросыхрежет начисто до утра.

Бойня. Страшная вонь. Отрава.Задыхаясь, уже на зареон любимого волкодаваубивает в его конуре.

Он солому кладет на срубыи на трупы коров, коня,плачет,лижет сухие губызолотым языком огня.

Ноги, красные, как у аиста,отмывает,бросает нож:— Получай, коллектив, хозяйство —ты под пеплом его найдешь…

Он пойдет по дорогам нищим,будет клянчить на хлеб и квас…Мы, убийца, тебя разыщем —не уйдешь далеко от нас.

Я скажу ему — этой жиле:— Ты чужого убил коня,ты амбары спалил чужие…Только он не поймет меня.

1932

Убийца. — Впервые: «Звезда», 1932, № 7; затем — в книге «Стихи и поэмы».

«Мы хлеб солили крупной солью…»

Мы хлеб солили крупной солью,и на ходу, легко дыша,мы с этим хлебом ели союи пили воду из ковша.

И тучи мягкие летелинад переполненной рекой,и в неуютной, злой постелимы обретали свой покой.

Чтобы, когда с утра природавоспрянет, мирна и ясна,греметь водой водопровода,смывая недостатки сна.

По комнате шагая с маху,в два счета убирать кровать,искать потертую рубахуи басом песню напевать.

Тоска, себе могилу вырой —я песню легкую завью, —над коммунальною квартиройона подобна соловью.

Мне скажут черными словами,отринув молодость мою,что я с закрытыми глазамишаманю и в ладоши бью.

Что научился только лгатьво имя оды и плаката, —о том, что молодость богата,без основанья полагать.

Но я вослед за песней ринусь,могучей завистью влеком, —со мной поет и дразнит примусменя лиловым языком.

<1933>

«Мы хлеб солили крупной солью…» — Впервые в «Книге стихов».

Из летних стихов

Все цвело.Деревья шли по краюрозовой, пылающей воды;я, свою разыскивая кралю,кинулся в глубокие сады.Щеголяя шелковой обновой,шла она.Кругом росла трава.А над ней — над кралею бубновой —разного размера дерева.Просто куст, осыпанный сиренью,золотому дубу не под стать,птичьему смешному населеньювсе равно приказано свистать.И на дубе темном, на огромном,тоже на шиповнике густом,в каждом малом уголке укромноми под начинающим кустом,в голубых болотах и долинахзнай свистии отдыха не жди,но на тонких на ногах, на длинныхподошли,рассыпались дожди.Пролетели.Осветило сновазолотом зеленые края —как твоя хорошая обнова,Лидия веселая моя?Полиняла иль не полиняла,как не полиняли зеленя, —променяла иль не променяла,не забыла, милая, меня?

Вечером мы ехали на дачу,я запел, веселья не тая, —может, не на дачу —на удачу, —где удача верная моя?Нас обдуло ветром подогретыми туманом с медленной воды,над твоим торгсиновским беретомплавали две белые звезды.Я промолвил пару слов резонных,что тепла по Цельсию вода,что цветут в тюльпанах и газонахнаши областные города,что летит особенного вида —вырезная — улицей листва,что меня порадовала, Лида,вся подряд зеленая Москва.Хорошо — забавно — право слово,этим летом красивее я.Мне понравилась твоя обнова,кофточка зеленая твоя.Ты зашелестела, как осина,глазом повела своим большим:— Это самый лучший…Из Торгсина…Импортный…Не правда ль?Крепдешин… —Я смолчал.Пахнýло теплым летомот листвы, от песен, от воды —над твоим торгсиновским беретомплавали две белые звезды.Доплыли до дачи запыленнойи без уважительных причинвстали там, где над Москвой зеленойзвезды всех цветов и величин.

Я сегодня вечером — не скрою —одинокой птицей просвищу.Завтра эти звезды над Москвоюс видимой любовью разыщу.

<1934>

Из летних стихов. — Впервые: «Известия», 1934, 24 мая.

Эдуарду Багрицкому

Так жили поэты.

А. Блок

Охотник, поэт, рыбовод…

А дым растекался по крышам,И гнилью гусиных болотС тобою мы сызнова дышим.

Ночного привала уютИ песня тебе не на диво…В одесской пивной подаютС горохом багровое пиво,

И пена кипит на губе,И между своими деламиВ пивную приходят к тебеИ Тиль Уленшпигель и Ламме.

В подвале сыром и глухом,Где слушают скрипку дрянную,Один закричал петухом,Другой заказал отбивную,

А третий — большой и седой —Сказал:— Погодите с едой.Не мясом единственным сытыМы с вами, друзья одесситы,На вас напоследок взгляну.Я завтра иду на войнуС бандитами, с батькой Махною…

Я, может, уже не споюАх, Черному, злому, ах, морюВеселую песню мою…

Один огорчился простакИ вытер ненужные слезы…Другой улыбнулся:— Коль так,Багрицкий, да здравствуют гёзы! —А третий, ремнями звеня,Уходит, седея, как соболь,И на ночь копыто коня

Он щепочкой чистит особой.Ложись на тачанку.И всяЧетверка коней вороная,

Тачанку по ветру неся,Копытами пыль подминая,Несет партизана во тьму,Храпя и вздыхая сердито,

И чудится ночью емуРасстрел Опанаса-бандита…Охотник, поэт, рыбовод…А дым растекался по крышам,К гнилью гусиных болотС тобою мы сызнова дышим.

И молодость — горькой и злойКидается, бьется по жилам,По Черному морю и в бой —Чем радовался и жил он.

Ты песни такой не отдашь,Товарищ прекрасной породы.Приходят к нему на этажМеханики и рыбоводы,

Поэты идут гуртомК большому, седому, как заметь,Садятся кругом — потомПриходят стихи на память.

Хозяин сидит у стены,Вдыхая дымок от астмы,Как некогда дым войны,Тяжелый, густой, опасный.

Аквариумы во мглуТекут зеленым окружьем,Двустволки стоят в углу —Центрального боя ружья.

Серебряная ножнаКавалерийской сабли,И тут же начнет меж насЕго подмосковный зяблик.

И осени дальней цвесть,И рыбам плескаться дружно,И все в этой комнате есть,Что только поэтам нужно.

Охотник, поэт, рыбовод,Венками себя украся,В гробу по Москве плывет,Как по морю на баркасе.

И зяблик летит у плечаЗа мертвым поэтом в погоне.И сзади идут фырчаКавалерийские кони.

И Ламме — толстяк и простак —Стирает последние слезы,Свистит Уленшпигель: коль так,Багрицкий, да здравствуют гёзы…И снова, не помнящий зла,Рассвет поднимается ярок,У моего столаДвустволка — его подарок.

Разрезали воду ужиОзер полноводных и синих.

И я приготовил пыжиИ мелкую дробь — бекасинник, —Вставай же скорее,ВставайИ руку на жизнь подавай.

2 марта 1934