в коммуне незримо управлял знакомец Л-ва (А. Лебедева. —
Э. В.) X. (Худяков. —
Э. В.) — «настоящий Рахметов», как говорили наши. Этот X. вместе с И. (Ишутиным. —
Э. В.), который тоже не жил с нами, но часто заезжал из Москвы, был главою заговора 4 апреля…»{89}
О роли Худякова в коммуне Комарова узнала не «впоследствии», как она пыталась изобразить восемнадцать лет спустя, и это устанавливается ее откровенными показаниями на следствии. Однако о «заговоре» знала не очень-то много, но все же кое-что ей было известно, в частности роль Худякова и Ишутина.
Вот что рассказывал о Худякове Г. А. Лопатин, познакомившийся с ним на рубеже 1865–1866 годов. «Он принадлежал душой и телом московскому кружку заговорщиков и составлял центр петербургского отделения этого общества»{90}. Лопатин не входил в эту тайную организацию и скептически относился в то время к «заговору», однако он оказался весьма осведомленным о тайной деятельности Худякова. Дело в том, что, ожидая ареста после покушения Каракозова, Худяков именно с Лопатиным, как человеком не скомпрометированным, объяснился «начистоту» и просил его «взять на себя временное ведение обезлюженного дела», «перехватить кое-какие заграничные и внутренние письма; известить кого следует о положении дел и прекращении на время сношений; сберечь заведенные пути для доставки заграничных изданий и т. д. и т. д.». Даже из Алексеевского равелина Худяков сумел связаться с Лопатиным, «доставил» ему некоторые сведения и просил «связать уцелевшие остатки организаций»{91}. Из этого свидетельства видно, что к моменту ареста Худяков развернул достаточно широкую деятельность.
Установление контактов с ишутинцами действительно было для деятельности Худякова важнейшим этапным моментом. Но раньше, чем переходить к рассказу о том, как установились эти связи и в чем они выразились, расскажем еще об одной линии подпольных контактов Худякова в Петербурге, контактов с польским революционным подпольем.
В условиях разброда, царившего в русском революционном движении с конца 1863 года, польское подполье, действовавшее и ранее совместно с русским, явилось теперь для последнего важным опорным пунктом. Хотя и польскому революционному движению был нанесен сильнейший удар кровавой расправой царских властей с восстанием 1863 года, но оно не пережило того идейного кризиса, который наступил в русском подполье. Царские виселицы, каторга и ссылка унесли лучший цвет польской революционной демократии, однако не смогли охладить ее национально-освободительных стремлений. Обезглавленное и обескровленное движение все же не прекратилось: оно ушло лишь в более глубокое подполье и сохранило свои связи с верными освободительной борьбе представителями русского подполья. В Петербурге это были упоминавшиеся уже Никольские, Фортаковы и др. К ним надо присоединить В. М. Озерова, после 4 апреля сумевшего скрыться и выехать за границу раньше, чем его имя стало известно следственным властям.
Через Никольских ли и Фортаковых сблизился Худяков с польскими революционерами или нашел какие-то другие пути — неизвестно. Но что его связь с поляками не ограничилась одной только обоюдной помощью при устройстве побегов или в сборе средств, а приобрела более серьезный характер, на это есть прямые указания, и к ним мы обратимся ниже.
Вопреки утверждению Л. Ф. Пантелеева польский историк В. Пшиборовский называет имя Худякова в числе членов Центрального комитета «Земли и воли». В данном случае для нас важно не столько то, соответствует ли истине указание Пшиборовского, сколько представление польских деятелей (на свидетельства которых опирался в своей работе Пшиборовский) о роли Худякова в революционном движении. Возможно, что здесь просто произошло смещение памяти о времени, когда Худяков занял руководящее положение в подполье.
Чрезвычайно скупы сведения о пропагандистской деятельности Худякова. С этой стороны мы знаем его главным образом как автора книг для народа. Между тем Худяков выступал — и в роли непосредственного пропагандиста, общавшегося с этой целью с «простонародьем». По свидетельству Лопатина, он «шел в этом отношении чуть ли не впереди всех других своих товарищей. Компания, которой он был душою, постоянно обучала грамоте отставных солдат, мастеровых и т. п. людей. Понятно, что эти занятия грамотою, происходившие на частных квартирах, не ограничивались этою скромною целью, но переходили в беседы гораздо более поучительного свойства»{92}.
Добавим к этому, что дом Худякова часто служил пристанищем для нуждавшихся и неимущих. Им оказывалась не только материальная поддержка. Так, у Худякова воспитывался десятилетний мальчик Андрей Кондратьев, сын сторожа в Главном управлении военно-учебных заведений. Худяков обучал его грамоте. Мальчик, по-видимому, обладал художественными способностями, он брал уроки рисования у капитана Кириенко, старшего помощника квартального надзирателя первого квартала Васильевской части. Все это было выявлено во время следствия по делу Каракозова, и Андрея даже допрашивали о лицах, посещавших Худякова{93}. И лишь спустя два года стало известно, что уроки, преподававшиеся Худяковым Кондратьеву, были тоже «поучительного свойства».
При одном из обысков в Петербурге нашли бумажку с записанными на ней загадками и ответами на них. И тогда выяснилось, что это записи Андрея Кондратьева, его упражнения в письме, которые ему задавал Худяков. Кроме народных загадок с отгадками, здесь был следующий текст в виде вопросов и ответов:
«Кто всегда людей вешает?» — Царь.
Кто всегда над бедными смеется? — Бог.
Какие всегда умные люди? — Которых вешают
и ссылают.
. . . . . . . . . .
Где всегда хорошие люди? — В Сибири.
Когда лучше будет жить? — Когда не будет царей.
Кто на свете подлецы и дураки? — Генералы»{94}.
Вот то немногое, что известно об Андрее Кондратьеве. Пропали ли даром уроки политической грамоты или дали свои плоды — мы не знаем.
Еще меньше у нас сведений о другом юноше, близком к Худякову, Мейере Левентале. Выходец из бедной еврейской семьи, он был учеником в мастерской Технологического института. Худяков оказывал ему денежную помощь, а по словам брата Худяковой, А. А. Лебедева, Левенталь одно время у Худяковых жил. Левенталь был арестован во время следствия по делу Каракозова. При аресте у него нашли лист бумаги с рисунком шахматной доски, обозначенными на ней фигурами и надписью: «Задача в память 4-го апреля. Фигуры представляют римскую цифру IV». Левенталь утверждал, что списал эту задачу в газете, но это был вымысел{95}.
Покушение Каракозова изображалось, таким образом, как борьба на шахматном поле. Кто подразумевался под белыми и кто под черными фигурами, сказать трудно. Но симптоматично уже то, что о «чудесном спасении» царя ни в заглавии, ни в комментариях Левенталя не было ни одного слова.
Летом 1865 года у Худяковых получила приют молодая девушка Е. Д. Шемякина, учившаяся