<Петроградские стихи 1919–1920>
Израиль
1. «Таких больших иссиня черных глаз…»
Таких больших иссиня черных глаз,Таких ресниц — стрельчатых и тяжелых,Не может появиться среди вас,В холодных и убогих ваших селах.
Нет, только там, где блеск и зной, и синь,Под жгучим небом ПалестиныВ дыханье четырех больших пустынь,Бог Саваоф мог дать такого сына.
2. «Оконце низко — улица узка…»
Оконце низко — улица узка.Учись закону, данному от Бога.Над городом сурова и тяжка —Надгробным камнем встала синагога.
Квадратных букв знакомый строг узор,Опущены тяжелые ресницы,Все тоньше пальцы, пристальнее взор,Все медленнее желтые страницы.
3. «Как весело пастуший рог звучит…»
Как весело пастуший рог звучит,С горы Хоризмы вечер гонит стадо —Кто, смуглая, пришельцу расточитКолодца потаенную прохладу?
Кто подведет к накрытому столуИ старцу с бородой слоновой костиСмиренно скажет: «Господу хвалу,Отец, я привела к нам гостя»?
4. «Наследника святая слава ждет…»
Наследника святая слава ждет,В стране изгнанья нам услада — тора,Не будет жалок и унижен тот,Кем избрана высокая опора.
< Июль 1919>
«Прогрохотало. Боевых орудий…»
Прогрохотало. Боевых орудийУдарил первый неизбежный гром,И в ужасе, покинув отчий дом,Бежали обезумевшие люди.
Как стадо пыльное, где в тесной грудеПасутся овцы жарким летним днем,Встревоженные грозовым дождем,Шарахается и долго мчаться будет:
И мечется по улицам оно,И дыбится, смятения полно,И топчут задние ряды упавших —
Так люди, позабыв, как звался Бог,Бежали на восток от сел пылавших.И встал крестами свежий след дорог.
<1919>
«Здесь, в глубине литейной мастерской…»
Здесь, в глубине литейной мастерскойПылали горны под раскаты грома,И вспыхивала звездами солома,И тек чугун расплавленной рекой.
Но город вымер. Ледяной покойИ жгучий холод здесь теперь как дома.Как смерть непобедима их истомаДля тела с человеческой тоской.
Последней мастерской чернорабочий,Людских богатств последний властелин,На стынущей земле лежит один.
Глаза глядят во мглу полярной ночи,Но как вода в земле, в нем кровь замерзла,И на коленях смерть к нему подползла.
<Декабрь 1919>
«Мурлычет сын, поет вода…»
Мурлычет сын, поет вода.За дверью ночь и ночь всегда.Мой ветер пьян,Он рвет бурьян,Уныло свищет сквозь туман…Метет листы,И гнет кусты,И стонет там из темноты…Закрою дверь, усни теперь.Придет пушистый мягкий зверь.Мой мальчик сыт, он крепко спит,Веселый сон над ним кружит.А толстый котЕму поетПро сало, сливки и про мед, —Глядит на нас,И щурит глаз.Уж дня последний свет погас.
<1919>
«День сегодня кажется добрее…»
День сегодня кажется добрее,Оттого что выпал белый снег.Кажется, еще не начиналсяМаятника торопливый бег.
Позднего декабрьского рассветаСлаб и скуден сумеречный луч,До полудня средь высоких тучНе померкнет серп ночной планеты.
Стань на улице еще пустыннойНашей северной большой страны,Пусть твои глаза и наше сердцеБудут светлым сумраком полны.
Не для близких телом, не для милыхЭтим днем насытиться спеши,Для своей измученной, постылой,Молча голодающей Души.
<Декабрь 1919>
«Бьет барабан сухой и гулкий…»
Бьет барабан сухой и гулкий.Играет медь, идут полки.Бьет барабан сухой и гулкий.Слагаем нежные стихи.
Играет медь, идут полкиСтремительно, неудержимы.Слагаем нежные стихи,Для нас слетают серафимы.
Стремительно, неудержимы,Пройдут над царственной Невой.Для нас слетают серафимыПод звуки арфы золотой.
Пройдут над царственной Невой,По улицам пустым и звонким.Под звуки арфы золотойПоэт становится ребенком.
По улицам пустым и звонкимИх беспокойный рок влечет.Поэт становится ребенком,И время замедляет счет.
Их беспокойный рок влечетПо площадям, по переулкам.И время замедляет счет.Бьет барабан сухой и гулкий.
<1 мая 1920>
Философу
А<арону> Штейнбергу
В турнирах слова опытный игрок,Он знает силу шахматного хода.В нем талмудистов славная породаИ жив германской мудрости урок.
Он времени познал последний срокПо Книге Бытия, из темных книг Исхода.Он после бурь семнадцатого года —Последний метафизики пророк.
Но у людей иные есть уставы,Восторги мысли и утехи славыНе могут заменить любовный яд,И он, как мы, томится сладкой мукойИ ждет случайности, и верною порукой —Двух карих глаз смиренно дерзкий взгляд.
<23 июня 1920>
«Как репейник зеленый и цепкий…»
Как репейник зеленый и цепкий,Эти малые детские руки…И дрожит на ладони моейНеразумное детское сердце.Это кровь моя в нем стучитИ мое прижимается тело,Чтобы сблизиться, слиться, стесниться,Чтобы сделаться, снова, одним.И за трепет доверчивых рукИ за тоненький, ласковый лепет,Не подумав, — отдам навсегдаВсе, что было когда-то моимНа моей ненаглядной земле:Я отдам — мои ранние утра,Я отдам — мои белые ночи,Июльский полдень в сосновом лесу,Где курится тяжелая хвоя,Где клонятся сами колени,А рука горяча и суха…Я отдам — переулки в Париже,Низкой Шельды — широкий разлив…И надежду на встречу с тобою,И ее, — я отдам, наконец.Буду нищей слепой и старухой,Но счастливой, счастливой, счастливойИ спокойной, как первая мать.
<Июль 1920 >
«Сменяются дни и проходят года…»
Сменяются дни и проходят года,И с каждою ночью все ближе бедаНад этим отверженным краем.Сменяются дни и проходят года,И мы ко всему привыкаем.
<22 июля 1920. Дорога между Средней Рогаткой и Петроградом>
Той же о том же
Александре Векслер
Охотницей окликнуты подруги;Умчался лесом пестрый хоровод…Что ж ты стоишь, о нимфа, в тесном круге?Псы заливаются — вперед, вперед!
Не девушкой причудливой и ломкой,С ключом иль чашей в сложенных руках, —Ты мне предстала в этот вечер громкоС улыбкою на стиснутых губах.
Был Петербург там, за фронтоном залы…Ноябрь, Фонтанка, черная вода…Ты или я так медленно сказала:«Ты закатилась, тонкая звезда!»
Я не люблю той скованной улыбки,Сияния еще девичьих глаз.«Песнь торжествующей…» еще играют скрипки.«Песнь торжествующей…» в ее последний раз…
<26 ноября 1920>
«На зеленой горке я построю дом…»