Читать интересную книгу Мужчины и женщины существуют - Григорий Каковкин

— Привет. Мальчик.

— Я готов.

— К чему ты готов?

— Чтобы тебя увидеть…

— Тебя надо наказать за “Универсиаду”, за то, что не звонил…

— Не надо меня наказывать…

— Я сегодня не могу.

— Почему? Ты говорила, что свободна.

— Тебя опередили, мальчик, опередили, — неожиданно для себя самой сказала она.

— Кто он, этот мерзавец? — спросил Вольнов, не веря ее словам. — Он с сайта?

— Он из Кремля, — не без гордости ответила Тулупова.

— И на сайте знакомств есть кремлевские люди?! Не смеши! Он аферист какой-то, ты его берегись. Он тебя расчленит и разбросает прекрасные части твоего тела в разных чемоданах по всей Москве.

— Зачем я ему в чемоданах?

— Не знаю. В Кремле работают непредсказуемые люди.

— Ты очень добр сегодня. И я, честно, по тебе соскучилась. Честно. Но пойду сегодня с ним.

— Ты все обдумала? А если я тебя брошу и больше не позвоню…

— Позвонишь, мой маленький, куда ты денешься. А если не позвонишь,

значит, не судьба, ты же сказал, что я настоящая блядь. Соединяюсь с обликом, мальчик мой! Все. Погладь от меня Марусю. Она точно знает, что мы с ней животные, гуляющие самостоятельно. Пока. И попробуй не позвонить. Пока.

Она прервала разговор, но Вольнов перезвонил сразу:

— Ты действительно не пойдешь сегодня со мной? Я — не понял?

— Действительно, — спокойно, не веря собственным произносимым словам, сказала Тулупова. — Но я буду сидеть в ресторане и думать о тебе. Тебя это устраивает?

Вольнов не знал, что сказать, он был совершенно уверен, что с этим и другими вечерами все ясно — думал, время от времени будет звонить Людмиле, они будут вместе бродить по Москве, пить вино и ложиться в постель, и вообще эта легкость, эта воздушность отношений, когда женщина так вдруг приходит из другого мира, и они прямо говорят — хочу…

— Хорошо, — сказал Вольнов и пожал плечами, будто она могла это видеть. — Иди.

Когда они оба нажали на кнопки сброса своих телефонов, у них двоих возникло одинаковое чувство, которое умещается в короткое, в один слог: “жаль”. Кому принадлежит женщина “после того, как прошло библейское узнавание, когда от яблока остался огрызок” — он ответа не знал. Ей впервые пришлось сказать мужчине о существовании другого. О другом. И это было совершенно иное чувство свободы, противоположное тому, к чему она привыкла. Прежде она хотела, даже стремилась всю жизнь, сказать: он — мой, он — единственный. Почему “мой”, по какому праву, штампу, на каком основании? Почему единственный? Как рождается это родное и привычное “мой”. Почему теперь иначе?

Она взглянула на розы, присланные Кириллом, — она имеет успех “у них”, у противоположного пола, у противоположной стороны. Будто где-то все идет суд, слушается дело, есть шансы его выиграть…

Часы показывали — надо торопиться. Тулупова подошла к зеркалу, чтобы приготовить себя к вечеру. Достала косметичку, вынула помаду, щеточку для ресниц, но в библиотеку неожиданно заглянула заведующая кафедрой дирижерского мастерства Роза Ахматовна Сатарова, красивая старая татарка с раскосыми глазами и скулами в пол-лица. Она приоткрыла дверь и, не заходя, голосом диктора областного радио сказала:

— Людмила Ивановна, училище гудит — кто за вами так красиво ухаживает? Меня направили что-нибудь узнать об авторе этой увертюры.

Кивнув в сторону стоящих в банке роз, добавила:

— Готова предложить вам вазу.

— Автор пока неизвестен.

— Но музыка красивая, — сказала Сатарова и, уже закрывая дверь, напомнила. — Только им — никогда!

— Никогда! — сжав кулак в классическом коммунистическом приветствии, подтвердила Тулупова.

Несколько лет назад, Людмила только устроилась на работу в институт, вот так же неожиданно вошла Сатарова в черном платке. Попросила чаю и усадить где-нибудь подальше, в глубине стеллажей, где она могла бы побыть одна, без общения, тихо на стуле, чтобы никто не видел. Просила ни о чем не расспрашивать, не обращать внимания: все у нее хорошо, ничего не болит и ничего не надо — “все потом, потом”. Отсидев так, наверное, с час, она вышла из глубины книгохранилища и сказала, что хорошо, что Людмила ее будто специально посадила возле буквы “С”. Ее первого мужа звали Саша, то есть, конечно, Александр, но она его звала всегда так. Они познакомились детьми, в школе, под Казанью, а потом в старших классах это переросло в любовь и в брак. Он был очень талантливый, активный, историк, учился в университете, но его посадили за листовки, за то, что хотел улучшить социализм, который тогда в улучшениях не нуждался. На пять лет. Отсидел — три. Вернулся другим человеком. С подорванной психикой.

— Жить мы больше не смогли. И представляете, мы расходимся, он мне говорит, что все, желает счастья, что с ним связываться нельзя, что он меченый. Говорит, что обычно в таких случаях говорится, но одна просьба: не отдавайся кагэбэшникам. Это единственное, что мы им можем сделать, не давать им любви. Пусть мучаются, пусть этого у них не будет, раз они уже все забрали. И вы знаете, потом у меня много мужчин было, но я ему тогда поклялась. И благодарна — никогда с ними ничего. В церкви сегодня стою, а мне так хорошо — стою, будто я диссидентка какая. Смешно. Им же другие давали любовь. Почему?! Что я ему обещала? Почему я так расстроена?

Сатарова тогда посмотрела на сочувственное лицо Людмилы Тулуповой и удивилась сама себе: зачем я все это рассказываю.

— Извините. Вот такие сегодня ноты, Людмила Ивановна, вот такие, — и добавила: — У вас ничего с этими, ну с ними не было?

— Нет.

— Ну и правильно. И правильно, — почти про себя сказала Роза Ахматовна и, направляясь к двери, подняла вверх руку со сжатым кулаком. Тулупова сделала точно так же. С тех пор они часто даже так здоровались в институтских коридорах: “рот-фронт”.

— Они в библиотеки не заходят, — объяснила Людмила.

— Не скажите.

Ресницы от туши становились все длиннее — она в который раз посмотрела на розы, стоявшие в банке, и они не показались такими красивыми и безупречными в своей стати, как раньше. Ей вдруг стало страшно. Она ясно почувствовала, что не просто так это зеркало отражает ее сейчас, не просто так стоят цветы, не просто горит лампа в библиотеке, не просто монитор компьютера светится, и она — не просто так красит глазки, все наполнено неким предчувствием, любопытством, покровительственным дыханием власти. И вот заглянула Роза Сатарова и еще — пальцем ткнула в какую-то потайную дверь.

“Вольнов сказал, что меня найдут в чемоданах, но меня уже нашли на сайте. По частям. Часть — в анкете, часть — в автопортрете, часть — на фотографиях. Собрали, как могли, и получилась — я. Или нет? Я — новая”.

Неожиданно она вспомнила об Аркадии, которому тоже обещала нынешний вечер, вспомнила с теплотой — он был беспомощный и трогательный — обязательно “добрый день” или “добрый вечер”. Писал длинно. По телефону говорил долго. И только подумала о нем с нежностью — был бы рядом, бросилась, расцеловала — как он позвонил. С интересом и улыбкой на лице, будто с ней говорит продавец счастья, выслушала все его длинные первые фразы и с подлинным чувством, которое невозможно было бы опровергнуть ни на каком детекторе лжи, соврала:

— Аркаша, миленький, я так виновата, я так хотела вас увидеть, вы мне уже стали совсем как родной, хотя я вас ни разу не видела. …Но честно. Клара, моя дочь, срочно просит приехать. …Я все понимаю — мне самой неудобно перед вами, мне так интересно всегда, когда вы говорите о Франции, и я, на самом деле, думала весь день о нашей настоящей встрече. …Честно! Так хотела увидеть, мне кажется, мы уже очень близкие люди. Простите. Но… В субботу с девяти тридцати, как на работе, до тех пор, пока вы меня выдержите, я — ваша.

— С одиннадцати, — уточнил Аркадий. — Вы хорошо знаете Москву?

— Ну что вы — я совсем не знаю. ВДНХ, Парк культуры, Третьяковка и

Мавзолей — все! Я же из Червонопартизанска приехала, двадцать лет назад. Я же вам рассказывала.

— Мы пойдем по французской Москве, по Франции в Москве, по местам, где дух Франции, дух Парижа сохранился. Вы, Мила, знаете, где конкретно стоял Наполеон в Москве и наблюдал за пожарами?

— Нет, конечно, — она поняла, что это надолго, — кто это может знать?

— Это место известно доподлинно. Я вам его покажу. Мне удалось его вычислить…

— Аркаша, простите, мне надо идти, не разбивайте нашу экскурсию на кусочки…

— Хорошо, до субботы. Я напишу, где именно в одиннадцать, ведь наше путешествие еще надо правильно составить, чтобы мы все прошли и не устали.

— Да, это очень важно. Ведь мы — не дети. Целую.

Она повесила трубку и подумала о себе в третьем лице: “Девочка, где это ты так врать научилась?”

20

Муж Людмилы Тулуповой, про которого она сначала старалась не думать, потом старалась не рассказывать, потом старалась не вспоминать, потом старалась не произносить его имя, потом просила детей, Сережу и Клару, в ее присутствии хотя бы не говорить о том, что он был, — прилетел к ней с неба. Точно.