- Да какая я лазутчица, - говорю жалобно, - сирота я при живом отце, помощи у колдуна за службу хочу просить. Пустите, дяденьки, а? Я никому не скажу!
- Иди отсюда, - ответили они хором и копьями мне дорогу перегородили.
Ну я и пошла. Далеко ушла, за холм, чтобы не видели меня, и стала думать, как в замок попасть. Ночи дождаться, ров переплыть, да на стену попробовать забраться? Но стены гладкие, а я и по деревьям-то не сильно лазить умею, не то что по мрамору. Да и Кащей говорил, что вороны Мерлина и днем и ночью стражу несут, мигом приметят.
Бродила я вокруг замка, бродила, уж день к вечеру пошел. Вижу вдруг, беркут вниз в поле падает, да только не поймал никого: землю взрыл и с пустыми когтями улетел, на второй круг пошел. Гляжу, а там по полю мышки малые бегут, но не скрыться им, всех поймает и съест!
Жалко мне стало мышей.
- Эй, мышеньки! – кричу. – Бегите ко мне в рукав, я вас до норки донесу, от птицы защищу!
Мышки, с десяток их, ко мне прыснули, по ногам забрались, в рукав спрятались. Налетел на меня беркут ширококрылый, едва лицо не расцарапал.
- Лети, - говорю, - отсюда, поищи добычу побольше! Стыдно маленьких обижать!
Он, надо мной зависший, хекнул, чуть ли не плюнул от досады, и медленно прочь полетел.
Отнесла я мышек к норке, они из рукава моего высыпали, по росту выстроились: от самой высокой, до самой мелкой, - и дружно поклонились.
- Спасибо, - пищат, - девка странная! Спасла ты нас, и мы тебе добро сделать хотим. Чем помочь тебе?
Я аж руками от радости всплеснула.
- Милые, - говорю, - серые, красивые, а не знаете ли, как в замок пробраться, на кухню колдуна Мерлина? Зла не замышляю я, на службу наняться хочу, а меня не пускают!
И еще хлеба им накрошила, чтобы совсем уж ублажить.
Мышки поели, пошуршали между собой.
- Идем, - пищит одна из них. – Есть тут ход подземный старый, в лес выходящий. Прямо в погреба замковые ведет. Проведем мы тебя туда!
Побежали мышки по холмам вокруг озера, мимо валунов, которые я десять раз обошла, пока думу думала. Остановились у одного из них, запищали.
- Наклоняйся сюда, девка! Да руку суй!
Я наклонилась и вижу – за валуном склон холма травой высокой скрыт, сплелась трава та, что кажется, что земля там. А я руку просунула – пустота!
- Спасибо вам, мышеньки! – говорю и хлеб им ломаю. – Спасибо!
Мыши хлебные ломти похватали и разбежались. Одна только остановилась и говорит:
- Добрая ты девка, хоть и блаженная, поэтому еще тебе подскажу. Хлебным мякишем уши заклей. Не пустой ход тот. Охраняет его дух страшный, банши, белая плакальщица. Нас, мелочь полевую, не трогает, а людей не пускает. Как увидит тебя – закричит, завоет, оглушит, там ты и помрешь.
Я как про плакальщицу услышала, задрожала. Пока с духом собиралась, мышка уже убежала.
Побродила я вокруг хода, повздыхала, да куда деваться? Залепила уши хлебным мякишем, нашла в лесу сук сухой толстый, кремнем с огнивом огонь добыла, сук подожгла и протиснулась в ход.
Сразу темнота и тишина меня обняли, землей и тленом пахнуло. Я вперед шагаю, а от страха зубы стучат. Сыро там, тени пляшут от огня, тесно – одному человеку едва пройти можно.
Стала я песенку веселую напевать, про соловушку и солнышко. И шагается бодрее, и отвлекаешься – как вдруг под ногу что-то попало, и споткнулась я, чуть не полетев на пол.
Повела суком горящим и взвизгнула – лежат кости человеческие, точь как в Алениной книге лекарской были намалеваны, и скелет тот череп свой руками зажимает.
Зажмурилась я, дальше шагнула, еще громче напевая.
- Соловей, соловей, лети к со-о-олнышку!
Снова ногой на что-то наткнулась. Краем глаза посмотрела – еще кости лежат, и тоже видно, что помер человек, уши зажимая. Дальше я пошла, голос повышая:
- Спой мне песню свою во око-ныш-кооо!
То и дело под ногами кости хрустели - много кто, видимо, в замок проникнуть пытался, да все и остались тут. Я о том, что сама могу рядом лечь, думать не смею, во всю мощь пою.
И вдруг ветер ледяной дунул из подземелья мне в лицо, пальцы выморозил, огонь затушил. Я моргнуть не успела, как встала впереди, проход перекрывая, женщина прекрасная в белых одеждах, с волосами черными, до пола отросшими, с провалами темными вместо глаз.
- Ой, - пискнула я, уши ладонями зажимая, и тут она тьмой в глазницах полыхнула, рот открыла – и завыло вокруг, заплакало, да так громко, что меня как подушкой тяжелой с ног сбило.
Долго она орала – я будто в трубе печной себя чувствовала, когда заслонка открыта и в ней ветер воет, - долго я жмурилась, уши зажимая. Если б не хлебный мякиш, не спаслась бы.
Только тишина наступила, я на ноги вскочила.
- Здравствуй, - говорю дрожащим бодрым голосом, - тетушка банши! Не серчай на меня, не кричи, не со злым умыслом я полезла сюда, а за помощью!
Дух снова глазами сверкнул, да как завизжит: