назад, подводя к дверному проему, который я совсем недавно загораживала собой. Затем дверь закрывается, я прислоняюсь к ней, а его теплое и упругое тело прижимается ко мне.
— Итан…
Я не могу отдышаться. Он повсюду, прижимается ко мне и целует. Отвоевывает обратно все то, что всегда принадлежало ему.
— Боже, Кэсси… Спасибо тебе за это. За тебя. Спасибо.
Он перестает целовать и просто обнимает меня, а я крепко прижимаюсь к нему, утыкаясь лицом в шею.
Мы просто стоим так какое-то время. Вдыхая друг друга.
Существуя.
Не исцеленные до конца, но уже не такие сломленные.
10
И ЭТО ПРОЙДЕТ
Шесть лет назад
Где-то над центральной Америкой
На протяжении всей своей жизни я слышала, как люди то и дело произносят термин «душевная боль», но я никогда до конца не понимала его значение до этого момента. Как это возможно, чтобы эмоция, которая не имеет ни массы, ни формы, за исключением того, как мы ее себе сами представляем, способна обвиться вокруг сердца подобно питону и сжимать его, пока каждый клапан и артерия не начнут ныть от боли? Пока сама кровь, которая по своей природе не способна причинять какую-либо боль, не протянется подобно колючей проволоке сквозь наши артерии, причиняя нестерпимые мучения? Это должно быть невозможным.
И все же, пока я смотрю в окно самолета, на котором лечу домой на рождественские праздники, это именно то, что я чувствую.
Все кажется неправильным. Я одна, и все частички, которым не положено болеть, изнывают болью. Частички, , которые думают, что любовь способна преодолеть все. Части тела, которые вспыхивали от удовольствия менее суток назад, сейчас ощущаются испорченными и холодными.
Во мне столько злость, что мне хочется бушевать и разбивать вещи, но эта боль… необъяснимая боль в сердце… заставляет меня свернуться калачиком на моем сидении у окна, борясь со слезами и пытаясь игнорировать дурные ощущения в желудке.
Мне ненавистно то, что он сделал. Мне ненавистны причины, почему он это сделал.
Слова отдаются жаром в моей груди.
Ненависть.
Это такое сильное чувство. Его так легко вызвать. Одной этой эмоции достаточно, чтобы заглушить боль.
Его легко ненавидеть, поэтому я и буду делать это.
Это отвлекает меня от того, как сильно я люблю его.
Когда мы приземляемся, я выхожу из самолета в туман всеобщей суеты.
— Милая. — Мама притягивает меня к себе, успевая перед этим осмотреть меня своим привычным оценивающим взглядом. — Ты надела это для перелета? Люди там никогда не станут относиться к тебе с уважением, если ты будешь носить джинсы, милая.
Я вздыхаю и поворачиваюсь к отцу. Он обнимает меня и крепко сжимает, а когда он шепчет: «Я скучал по тебе, малышка», я даю волю слезам.
Мама начинает меня успокаивать, пока я плачу в папину рубашку. Она думает, что я показываю этим то, как сильно соскучилась. На её глаза накатывают слезы, и она говорит, что тоже скучала. Папа нервно перешагивает с места на место, похлопывая меня по спине. Он никогда не был хорош в сентиментальных моментах.
К тому моменту, когда мы забираем мой багаж и садимся в машину, я уже словно выжатый лимон. Поездка по Абердину домой проходит как в тумане.
Оказавшись дома, я иду прямо в свою комнату и начинаю готовиться ко сну. Когда я чищу зубы, рождественские песни в слегка фальшивом мамином исполнении разносятся по лестнице.
Она любит Рождество.
Обычно я тоже люблю, но не в этом году.
И только, когда я забираюсь в постель, в которой спала все свое детство, я нахожу утешение в глубоком беспамятном забытьи.
Следующим утром, плетущейся походкой я спускаюсь вниз.
— С Рождеством, дорогая!
Родители обнимают меня и вручают большую коробку. Объятия настолько сильны, что на меня находит чувство клаустрофобии. Внутри коробки – полное собрание работ Шекспира в кожаной обложке. Они так прекрасны, но у меня возникает острый порыв выбросить «Ромео и Джульетту» в огонь.Эта пьеса всегда будет напоминать мне о моей первой главной роли. И о первом поцелуе с Итаном. Это случилось за кулисами на второй день репетиций. Он сказал, что не способен быть моим Ромео. Что если он попытается сыграть со мной романтическую роль, то потерпит поражение и потащит меня за собой. Мне стоило бы его слушать.
Я кладу книгу обратно и благодарю родителей. Моя улыбка до боли фальшива, но кажется они этого не замечают.
Я дарю маме парфюм. Папе – детективный роман. Они обнимают меня, радуясь за свою дочь, хоть сами и не разговаривают друг с другом.
Когда я съедаю вдоволь индейки с сыром тофу и орехового пирога, я ухожу наверх, ссылаясь на головную боль. Моя комната маленькая, но все равно пространство вокруг меня кричит о пустоте. Словно я слишком ничтожна, чтобы заполнить его.
Я разбираю оставшиеся вещи в чемодане, и когда я нахожу маленький пакетик на дне, комната еще больше уменьшается в размерах.
Я не знаю, зачем я привезла это с собой. Может, потому что я не знала, что еще с этим сделать. Я разрываю слишком пеструю упаковочную бумагу и просто смотрю на кожаный корешок долгое время. Я собиралась подарить это Итану вчера, но он отвлек меня, разорвав со мной отношения. Я была в таком восторге, когда купила это. Мой первый подарок для первого парня. Я беспокоилась, что он посчитает это глупостью.
Оказалось, что рождественский подарок – последнее, о чем мне стоило бы думать.
Я открываю дневник и провожу пальцами по пустым строкам, которые должны быть заполнены мыслями о нем.
Может мне оставить это при себе. Создать место, где я изливаю все негативные эмоции.
Я беру ручку и пытаюсь начать писать. Ничего не получается.
Я закрываю глаза, но в моих воспоминаниях возникает только вереница мыслей о Холте. О том, как он целует меня. Держит мою руку.
Я обхватываю себя руками, чтобы остановить боль.
Боже, я скучаю по нему.
Быть вдали от него – это одно. А вот быть эмоционально отрезанной – совсем другое. Оба этих аспекта вместе – невыносимы.
Моя последняя нить самоконтроля обрывается. Я беру телефон.
Он сказал, что хочет быть друзьями, верно? Я набираю пять разных вариантов сообщений, прежде чем останавливаюсь на одном, которое звучит более-менее дружелюбно.
Привет. Наверно, твой рождественский обед прошел лучше, чем мой. Ничего не говорит о Рождестве так, как поддельная индейка и ореховый пирог, да? Надеюсь, у