бремени бытия и общих страданий.
Все ухищрения законников были направлены на дальнейшее увеличение этого бремени, и кроме того, что вилланы отрабатывали тяжкие повинности, они подвергались всякого рода притеснениям. Сельская мельница, например, принадлежала лорду, и все зерно следовало свозить туда для помола, что создавало такую благодатную почву для злоупотребления, что во всей средневековой популярной литературе не сыщется ни одного мельника, который не был бы пройдохой. К тому же точно так же, как король присвоил себе все леса, лорды маноров присвоили себе исключительные права над деревенскими пустошами. После того как стали строго требовать исполнение этих прав, вилланы не могли больше добывать торф и рубить дрова и у них не осталось пастбищ для выпаса свиней. Одновременно с этим появляется длинный свод правил об охоте, которые на долгие столетия тяжким бременем легли на сельское население Англии. И быть может, самое худшее заключалось в том, что все земли, отвоеванные у пустошей, включались в господский домен и становились недоступными для расширения площади общинных полей.
В целом, с учетом местных особенностей, мы можем применить к Англии обобщение, сделанное современником короля Джона[11], папой римским Иннокентием III: «Крепостной трудится; его запугивают угрозами, изнуряют барщиной (принудительным трудом), избивают, лишают собственности; ибо, если у него нет ничего, он вынужден зарабатывать, а если он имеет что-либо, вынужден этого лишиться; проступок господина – это наказание крепостного; проступок крепостного – это оправдание господина за то, что он измывается над ним… О, беспредельное рабство! Природа породила людей свободными, но фортуна сделала их рабами. Крепостной должен страдать, и никому не позволено ему сочувствовать, он должен оплакивать свою судьбу, и никому не позволено плакать вместе с ним. Он не принадлежит самому себе, и ни один человек не принадлежит ему!»
Таково было законное положение вещей, которое лорды и их приспешники всеми силами стремились применять повсеместно. На практике закон до некоторой степени смягчался обычаем, и в среднем маноре в мирное время крепостной был в относительной безопасности. Законники могли утверждать, что крепостному «не должно знать сегодня, что ему прикажут делать завтра». Но на деле все работы были достаточно четко и монотонно распределены на целый год. Если ничто иное не помогало, само упорство и консерватизм виллана, его отказ изменить своему привычному образу жизни являлись мощным орудием для защиты старинных обычаев от нападения. Более двух столетий в каждом маноре не затухала напряженная борьба между крестьянским упорством и хитростью нормандского законника. Поначалу представителю закона удалось одержать ряд впечатляющих побед, однако дальше определенного предела дело не пошло. Даже в самые тяжелые моменты в маноре сохранялась основа незыблемых прав, которые признавали серва человеком, а не вещью, те самые остатки свободы, которые послужили отправной точкой для борьбы за получение дальнейших прав, когда в XIV в. экономические силы начали мощно действовать в другом направлении, превращая крепостного в свободного наемного работника или владельца небольшого земельного участка, который платил за свою землю уже не трудовой повинностью, а рентой.
Эту непрестанную борьбу следует учитывать при изучении политической истории того периода, ибо одно помогает понять другое, и ни один из этих факторов, взятых в отдельности, не дает возможности понять до конца весь ход истории той эпохи.
3. Королевская власть, бароны, церковь
Сыновья Вильгельма Завоевателя, Вильгельм II и Генрих I, продолжали проводить политику укрепления королевской власти за счет ослабления феодальных магнатов. Генрих, выдающийся среди королей своего времени умением читать и писать и, таким образом, умевший ценить и использовать в своих интересах аппарат образованных бюрократических чиновников, осуществил в стране целый ряд преобразований. Свое правление он начал с попытки снискать расположение саксов тем, что собрал и снова ввел в действие старые законы, которые к тому времени ошибочно приписывались Эдуарду Исповеднику. По мере возможности он привел эти законы в соответствие с новыми концепциями нормандского феодализма.
Генрих разработал судебный процесс, который со временем изъял управление судопроизводством из рук частных лиц и превратил его полностью в дело государства. В более ранние времена преступление прежде всего считалось проступком против самой жертвы или ее семьи и, таким образом, улаживалось уплатой соответствующей компенсации пострадавшим. Теперь преступление все чаще и чаще воспринималось как проступок, совершенный против «королевского мира»[12], за который государство было вправе покарать преступника. Концепция «королевского мира», возникшая в позднюю англосаксонскую эпоху, становилась все прочнее с каждым новым этапом усиления власти государства.
Для ведения судов стали рассылать разъездных судей, также была введена новая форма процедуры с участием присяжных. Изначально присяжные были группой выборных людей, которые под присягой обязывались «представить» на суд всех людей в данной округе, подозреваемых в совершении преступления. Их избирали не за подлинное или предполагаемое беспристрастие, а потому, что считали лицами, уже осведомленными обо всех фактах. Суд присяжных не рассматривался как право каждого индивидуума, но как особая королевская привилегия. Это была новая форма судебного механизма, разработанная для привлечения дел в королевский суд, и никто другой не имел права воспользоваться им, не поплатившись за это. Государственный интерес в осуществлении судопроизводства заключался главным образом в получении денег. «Где правосудие, там большие деньги» – приблизительно так можно перевести правовой афоризм того времени. Корона желала привлечь как можно больше дел в королевские суды из-за взимаемых штрафов, и если рост королевских судов ослабил могущество знати, то это было скорее случайным, а не преднамеренным результатом.
Почти все нововведения Генриха преследовали финансовые цели, и одним из наиболее важных было учреждение специального ведомства, казначейства, для ведения сбора доходов. Значительную часть доходов короны приносили королевские поместья, остальное составляли государственные налоги и всевозможные феодальные сборы и ренты. Сбором доходов занимались шерифы каждого графства, передававшие их затем в казначейство. Казначейство являлось особой ветвью Curia Regis (Королевской курии), органа, состоящего из чиновников, посредством которых осуществлялась повседневная работа управления. Заседания Curia Regis проводились регулярно, тогда как феодальный «королевский совет», состоявший из главных арендаторов в том количестве, которое король считал необходимым для совета, собирался только несколько раз в году. Довольно скоро королевский совет начал распадаться на ведомства. Сам совет, объединявший самых влиятельных представителей светской и духовной знати, послужил зародышем парламента. Более тесный круг королевских советников, с которыми можно было совещаться изо дня в день, вырос в Тайный совет и, косвенным образом, в современный кабинет министров. Из Королевской курии, также разделенной, выросли Суд королевской скамьи, казначейство и ряд других судов. Большинство этих преобразований относятся к гораздо более поздней эпохе и упоминаются здесь ради удобства. В те