Всю ночь шли, не останавливаясь на привалы. Уставшие сами определяли место своего привала. Те же, кто мог идти, шли, шли нескончаемой вереницей огромного войска, без остановок и не обращая внимания на отставших. Войска перемешались. Из команд чаще всего слышалось "стой!", "пошли" и "назад!". Шли через пшеничные поля, через овраги. По бездорожью и по дороге. Там, где проходила эта многокилометровая колонна войска, всякое бездорожье превращалось в хорошо утоптанную дорогу. Колонна много раз натыкалась на немецкие посты, обстреливалась из минометов и орудий, однако, обойдя пост, колонна снова шла дальше, стараясь в темноте еще до утра прорваться из окружения. Туловище колонны, как магнит, притягивало со всех сторон к себе солдат. Оно было огромно. И если бы у нее было оружие и направляла ее железная рука настоящего воина, колонна непременно пробилась бы. Мы же в тот момент представляли большой корабль, у которого нет руля и нет рулевого. Грозные волны, в данном случае - немцы, могли легко забросить нас куда угодно и делать с нами что угодно. В одной из таких суматох прорыва мы с Мишкой Ивановским, который раньше жил в Немидове, снова расстались и больше я его уже никогда не видел. Жив ли он?
Рассвет застал нас в движении. Боясь налетов авиации, колонна медленно стала рассыпаться. То, что еще час назад казалось единым и целеустремленным, сейчас выглядело разбредшимся по полю стадом. Теперь снова собрать все это в единое целое уже было невозможно. Каждый, потеряв веру в возможности организованного прорыва, действовал по своему собственному плану. Конечно, ни у кого никакого плана не существовало. Наш план была цель. Цель прорваться из окружения. Теперь уже как-нибудь поодиночке, между кустов, незаметно. Однако думать об этом, чтобы быть незаметным в данной обстановке, было по-детски смешно. Огромное пространство поля, насколько можно было видеть, было буквально забито движущимися людьми. Нашими солдатами. Теперь они шли уже не в одном направлении, как ночью, а в совершенно противоположные и разные стороны. Каждый хотел оторваться от общей массы, очень заметной и превратиться в маленькое и незаметное существо. Этого никому не удалось.
Шел дождь. Было сыро и холодно. О прорыве в дневное время я перестал думать. Чтобы спрятаться от дождя и хоть немного передохнуть, решил забраться в землянку. Я не спал уже трое суток. Землянка находилась в незаметном месте в поле и я надеялся, что это как раз то, что мне нужно в данный момент. Влез внутрь. К моему огорчению, там уже находился человек. Он спал. Землянка была маленькой. Для двоих она была тесноватой. Но, несмотря на это, я подумал, что вдвоем нам будет теплее. Потеснил красноармейца и улегся рядом. Тот не возражал и продолжал лежать. Минуты через две из-под шинели, которой укрывался солдат, послышался голос:
- Ну, что там? Рассказывай.
- Ничего, - ответ, - дождик идет.
- Дождик! - повторил красноармеец, - Ладно, спи.
Стало тепло и я начал дремать. Прошло некоторое время, минут этак с десяток, как вблизи раздался частый и резкий грохот. С потолка, сделанного из палок и веток и засыпанного чем-то, посыпались листья, земля. На зубах, как обычно, стала хрустеть мелкая пыль. Подождав, когда взрывы прекратились, вылезли из землянки. Пролетавший самолет выбросил неподалеку от нас в поле серию небольших бомб. Поле было усеяно множеством наших солдат. Все они куда-то спешили. Я посмотрел на своего солдата из землянки и оно мне показалось очень знакомым. В следующий момент я радостно, но с удивлением сказал:
- Товарищ комиссар! Вы ли это?
- Да, это я, товарищ Узбеков. - Воин, в старой солдатской гимнастерке и такой же грязной и ободранной шинели, был наш комиссар Шевченко. До этого в петлицах у него было две шпалы. Это был высокий и красивый мужчина. На мой взгляд, он был очень образован, эрудирован и, когда он проводил с солдатами беседу, все мы были в восторге от него. Это был человек умница. Разговор Шевченко продолжил сам.
- Не удивляйся виденному. Обстановка такая. Пробиться к своим мы не пробьемся. В плен сдаваться я не намерен. Уйду в партизаны, буду партизанить. Не удастся - умру. Здесь, на Украине. Я здесь родился и здесь умру. Здесь моя Родина.
Мы медленно куда-то шли, разговаривая о нашем окружении. Потом Шевченко сказал:
- Ты иди, я тебя догоню. Мне нужно вернуться в землянку.
Зачем, я не стал спрашивать. Медленно пошел туда, куда меньше шло людей. Нашего комиссара я больше никогда не встречал. Это был очень умный и симпатичный человек.
Через несколько минут я вышел на возвышенное место, заросшее кустарником. Наших солдат здесь как-то не было видно. В утреннем небе послышалось гудение самолетов. На низкой высоте летели два немецких самолета. Из обоих самолетов стали падать какие-то предметы. "Бомбят" - подумал я. Через секунду-две эти неизвестные предметы превратились в немецкий парашютный десант. На черных квадратных парашютах они довольно быстро приближались к земле. Ближайший от меня парашютист, раскачиваясь в стороны, опускался метрах в сорока. Я быстро снял с плеча свою СВТ, присел на колено и, не торопясь, стал посылать в него пулю за пулей. На фоне утреннего рассветного неба было хорошо видно, как пролетают мои трассирующие пули. Впереди, сзади. Наконец, одна из них, наверное, попала в цель. Парашютист неестественно поджал ноги к животу, потом мотнулся в сторону и, дергаясь в разные стороны, плашмя упал на землю. Сверху на него опустился черный парашют. Я приподнялся, чтобы разглядеть, встанет он или не встанет. Парашютист не встал. Что делать? Может быть, отобрать у него автомат. Говорят, что они все с автоматами. А сколько патронов у него будет? Пока я размышлял, что мне делать, над головой воздух прошила автоматная очередь. Вниз полетели срезанные пулями ветки, листья. Не интересуясь, кто в меня стрелял, я пригнулся и между кустарником убежал с пригорка вниз в долину.
В обширной низине было полно солдат. Это был настоящий муравейник. Основная масса солдат все еще куда-то шла. Другие сидели, спали прямо на голой земле. Или же чем-то закусывали. Взошло солнце. Начала бомбить немецкая авиация. Казалось бы, что ни одна бомба не упадет мимо, такое было скопление людей повсюду. Но, несмотря на все это, потери от бомб были по-прежнему невелики. Бомбы, страшно завывая, летели вниз на людей, те прятались. Бомбы взрывались наверху и на земле, люди же прятались в щелях в земле. Если не бывало прямого попадания, то перепуганные грохотом и завыванием бомбы, солдаты вставали из своего укрытия, озирались, нет ли самолета и снова, как ни в чем ни бывало, занимались своим делом.
Самолеты и бомбы сильно действовали на психику. И это было главное и основное зло, причиняемое ими. В одном месте от бомбежки мне пришлось спрыгнуть в небольшой окопчик. В нем сидел парнишка лет 16-17 в красноармейской форме. Не обращая внимания на рвавшиеся вблизи бомбы, он словно прирос к своему разбитому карабину. Водил им вслед за самолетом и часто стрелял. Карабин очень резко хлопал над ухом, оглушая больше, чем разрывы бомб. Я едва не оглох от резких хлопков, которые часто приходились возле самого моего уха.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});