Встретившись с нашими присмиревшими красноармейцами, румыны объясняли им, что для красноармейцев война кончилась. Потому рукой показывали в свою сторону и говорили: "там хорошо, идите туда". Наши солдаты, уже и до этого успевшие побросать свое оружие, смиренно, опустив голову, шли, куда указывали румыны. В плен сдаваться я не собирался, пока еще не навоевался и жаждал подвигов. Теперь же, после случая, когда я так здорово угостил румын из пулемета, вообще мысли стали далеки от этого. Забежав в дальний конец села, прежде всего покушал своей пригорелой каши. Эту часть села еще бомбили. Наши солдаты и здесь были подавлены, никем не управляемы и деморализованы. Многие ходили без оружия. Лазили по брошенным машинам, заглядывали в мешки и в ящики. У многих в вещмешках что-то в изобилии лежало. Их распирало в стороны и они даже плохо завязывались. В одной брошенной машине я тоже набрал себе концентрата. Это была лапша. Подумал, пригодится. Побродив некоторое время на этой стороне речки по селу, решил уйти из него на другой берег вплавь через речку. Здесь, на этом берегу, дольше оставаться было нельзя. Попадешь к румынам.
Медленно шел я по дороге, поглядывая на речку, где бы она была поуже. Слева от меня ехала запряженная лошадью повозка. Сверху, невысоко, пролетали немецкие самолеты. Они то здесь, то там сбрасывали бомбы, к которым мы привыкли и почти не обращали на них внимания. Вскоре внезапно рядом что-то грохнуло, будто разверзлась земля. Тело мое сделалось легким, как пушинка. Куда-то полетело в пространство и все погрузилось в небытие. Когда я снова открыл глаза, то никак не мог понять случившегося. Где я нахожусь и почему нахожусь. В ушах тоненько звенело, было такое впечатление, будто они заложены ватой. Тишина была, как в глубоком погребе. Болела голова, хотелось спать. Ноги мои выше колен находились в воде. Уходя одним концом в воду, лежала глыба земли, которая упиралась мне в грудь и живот, не давая скатиться ниже в воронку. Так, лежа на боку в старой воронке от тяжелой бомбы, я пытался понять суть произошедшего со мной и сориентироваться. Попробовал приподняться - все хорошо, все в порядке. Мои руки и ноги двигались. Опираясь на винтовку, вылез из воронки. В голове шумело. Красный диск солнца уже садился за горизонт. Вечерело. Шагах в десяти от меня валялась перевернутся повозка, еще запряженная в убитую лошадь. Вокруг лошади на земле валялись ее внутренности. Наверное, ей осколком распороло живот и она потом еще долго билась.
Пока я раздумывал над случившимся, ко мне подбежали двое солдат, в форме, похожей на красноармейскую. Один наставил на меня пистолет. Другой отобрал винтовку. Снял с меня пояс с патронажем, обыскал карманы, заглянул в вещмешок. Потом он начал мне что-то говорить и указал в сторону, где находились позиции румын. Сразу я не мог понять всего произошедшего. Глядел на форму румын и не мог понять, в чем дело. В петлицах одного из них были прикреплены красные крестики. Сбоку висела большая сумка с красным крестом. "Наверное, медики" - подумал я. Потом румын подтолкнул меня, махнул рукой в сторону своих позиций и мои ноги медленно понесли меня в неизвестность. Идти пришлось, может быть, с полкилометра. Пока я медленно шел и приводил свои мысли в порядок, незаметно дошел до окопов, в которых сидели румынские солдаты. Вид у них был жалкий. Выглядели они еще хуже, чем наши совершенно деморализованные поражением войска. Одеты они были в белые подштанники, босые и без шинелей. У многих не было винтовок. Они сидели на краю своих окопов, смотрели в нашу сторону и с нетерпением кого-то ждали. Кого румыны ждали, скоро прояснилось. Их молодые и смелые солдаты, чтобы получше вооружиться самим и вооружить своих товарищей, уходили на наши необороняемые позиции. Там они собирали наши винтовки и, нагрузив их на себя по несколько штук, радостные, бегом бежали обратно к себе. Их-то, с нашими пустыми винтовками так с нетерпением ожидали румыны в своих окопах. В их сторону непрерывно, по одиночке или группами, тянулись наши солдаты. Шли они безоружные, голодные, небритые. Многие раненные и полураздетые.
Возле многих румынских окопчиков виднелись кучки разного имущества. Решил поближе посмотреть, что это такое. Однако рассматривать не пришлось. Почти сразу прояснилось все само. Откуда-то подбежал полуодетый румын и начал вытряхивать из моего вещмешка концентраты. Потом он обшарил мои карманы. В записной книжке лежало 3 рубля денег. Деньги румын забрал себе, книжечку великодушно отдал обратно. По мере того, как подходили наши солдаты, кучки трофеев возле румын росли все выше. Румыны были довольны, веселы. Вспотевшие, они бегали от одного нашего солдата к другому. Те, которые имели уже довольно высокие кучки трофеев, больше не брали концентратов или сухари. Они выискивали что-либо посолиднее. На румынских позициях стояли пушки. Вид у них был очень старомодный и мне показалось даже, что румыны стреляют из них с помощью фитиля. Разочарование было очень тяжелым, очень горьким. Неужели эти нищие румыны смогли нас победить и взять в плен? Лучше бы было бы умереть, чем видеть такой позор. Ведь мы были сила в сравнении с ними. В этот момент я, еще не совсем их пленник, почувствовал себя высшим существом, чем эти мои враги, победившие меня.
По некоторым причинам гордость моя за себя продолжалась недолго. Низко над нами пролетела партия немецких самолетов с крестами на крыльях, они сбросили серию бомб. Вверх вместе с землей полетели румыны и их побежденные красноармейцы. Про себя я отметил: "если бы не эти черти с крестами на крыльях, румыны и сейчас бы сидели в окопах в своих белых кальсонах и без наших винтовок".
За позициями румын отдельные ручейки бывших советских солдат и еще пока не совсем военнопленных, сливались в огромные людские потоки, которые с передовой конвоировались одним или двумя полунищими румынскими солдатами в тыл. Было обидно видеть эту унизительную картину. Необозримая колонна советских солдат, полураздетая мародерами-победителями, опустив вниз головы, медленно движется в плен. Рядом идет победитель. Вид у него бодрый. На лице написана радость. На одном плече у него болтается советский автомат, на другом, связанные веревочкой, советские сапоги, которые он с кого-то успел снять. Сапоги радовали конвоира. Он без конца смотрел на них, щупал руками. Иногда ему казалось, что сапоги его недостаточно хороши. Тогда он приближался к колонне и сравнивал их с сапогами пленных. Наши сапоги были пыльные, грязные и румын, убедившись, что его сапоги выглядят лучше наших, по-прежнему довольный, отходил в сторону.
Через дорогу к передовой шел телефонный провод. Солдаты, не видя его, цеплялись ногами, падали. Вставали и, чтобы не упал солдат, идущий сзади, передние безразлично выкрикивали: "провод". Наряду с безразличным выкриком, предупреждающим пешехода об опасности споткнуться, послышалось также заботливо-хозяйское предупреждение. Впереди кто-то сказал: "Провод, братцы. Осторожно, не порвите. Все-таки на передовую идет". Никто ничего не ответил. Ухо чутко ловило настроение колонны. Все молчали. Когда дошла очередь до меня перешагнуть через провод, я назло всем ногой зацепился за провод и попытался было оборвать его. Он оказался крепким и самортизировал, а я сам едва не был отброшен проводом назад. Через полчаса ходьбы пришли в какую-то низину. Там уже находилось тысяч двадцать-тридцать наших солдат, а они все шли и шли нескончаемым потоком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});