– Нет разницы, – ответила Кали, – что трясти, что колебаться.
– Вот и видно, мил человек, – обратилась она к Нази, предупреждая его жизнерадостную атаку, и не обращая внимания на банальное возражение Кали, – что есть.
Колебаться – это значит: переходить незаметно от слов автора к словам героя, как это делал более известный вам – а вам особенно, она кивнула на Пархоменко у стены, но он только поперхнулся дымом, а так ничего и не понял – Маркиз Де.
Он говорил:
– Давайте сначала расставим кровати, какая кому, а только потом займемся делом.
– Каким дело? – счел нужным вмешаться Банщик, раз на него обратили внимание.
– Этим, мой друг, Этим, – и дальше идет разговор.
– Разговор – это не дело.
– Помолчи, один раз тебя спросили, и это не значит, что теперь ты будешь тут постоянно махать веником, скройся с глаз моих.
– Случаюсь, эта, как ее, Джульетта.
– Я? Спасибо, тогда пока останься.
– Значит, не Трясти Копьё, а Колебаться между словами Автора и словами Героя, – сказала Кали, и добавила:
– А как же Спир – Копьё? – Оно ведь осталось.
– Это не копьё, а Труба, переходя незаметно от слов автора к словам героя, вы превращаетесь с Трубку. Два, казалось бы, два независимых, непересекающихся Листа свиваются вместе, образуя трубку. Понимаете:
– Трубу, а не копьё. – И Труба эта есть не что иное, как переход с Альфы нашей Центавры сюды-твою на Землю. Ну, или, как здесь считается:
– Это – Вифлеемская Звезда, Звезда Перехода Демаркационной стены.
– Что отделяет эта Стена? – спросил Амер.
– Так известно, что, – беспечно ответила ЩеКа.
– Мы не понимаем, – ответили ребята хором.
– Я знаю, – сказал опять появившийся Пархоменко. – Так скать, бывал. И да: вы меня возьмете с собой на бал, если я правильно отвечу?
– Какой смысл? – сказал Броня. – Она-то, – он кивнул на Арт, как на нового Моисея, – ответ, видимо, знает.
– Да, ладно, пусть говорит, я так и так ему обещала, что будет на балу носить мою сумочку с бриллиантами.
– Это Театр, а люди в нем актеры, – сказал Банщик, и добавил: – Более того, как сказал Пушкин, там есть:
– Партер и кресла, и не только:
– Раёк нетерпеливо плещет, и… этеньшен:
– Взвившись занавес шумит.
Это Труба – Переход между Сценой и Зрительным Залом. Вот это самое Шейк – Колебание и происходит именно благодаря этой Трубе. Поэтому не:
– Копьём Потрясающий, а:
– В Трубку Свивающийся, образующий:
– Вифлеемскую Звезду.
– Вы разработали здесь, друзья мои, – Нази поднялся, – целое доказательство Великой Теоремы Ферма, а Вильям Фрей – это всё-таки Свободный Вилли, а именно:
– Защищаясь Нападаю.
– Или наоборот, – сказала Кали, – Нападая Защищаюсь. Именно это и значит Вильям – Надежный Защитник, но! С копьём.
Вошел Банщик.
– Опять ты? – спросила ЩеКа. – Что?
– Эта-а, забыл добавить: ответ попросили нарисовать.
– Вот, – сказал Нази, а у вас получилось Доказательство на триста страниц.
Все печально задумались, но Артистка что-то нарисовала, а потом показала всем. И народ, как сказал Пушкин:
– Опять безмолвствовал.
Что это было?
Это были Ворота Кремля. Кажется, Спасские.
– Да, это кажется Спасские ворота? – спросила Кали, как особа, обладающая особенными качествами в отношении мужчин: при ней они сразу начинают раздеваться.
– Рипит ит, плиз! – рявкнул капитан, ибо с первого раза такого злого парня не взять.
– Я тебе говорю, скотино-образный осёл! – подошла и рявкнула ЩеКа: – Это Никольские или Спасские Ворота.
– Я не понял? – спросил парень, – почему Ворота с большой буквы? – Дамы обернулись, посмотрели на небо, и стало ясно, что про Ворота с большой буквы – Нигде Не написано.
– Это маг в каракулевой шапке, – улыбнулись девушки.
– И я узнаю его, – сказала Кали, – это мой Васька.
– Васька! друг! – закричала и Артистка, – как ты здесь?
А Амер-Нази и Пархоменко с веником стояли в пятидесяти метрах, так как боялись испортить всё дело. Сомневались, что по нарисованным на листке ватмана толи Спасскими, толи Никольским Воротами их пропустят в Кремль, а если и пропустят, то только в КПЗ.
– Кстати, спорим, – сказал Нази, повернувшись к Банщику лицом, к Кремлю задом, – что здесь есть КПЗ.
– Нет, не верю, просто отвезут в Районное отделение милиции.
– На что спорим?
– На Артистку.
– Да возьми ее так, бесплатно, предложи что-нибудь другое?
– Я больше ничего не хочу.
– Ты, дурак, Банщик, веришь, что она Инопланетянка, и по этом Воротам на бумаге нас пропустят в Кремль?
– Я не понимаю, почему бы нет?
– Как тебя зовут, ты говоришь, Пархоменко? Вот ты и порхаешь в небесах. И вообще, ты пива взял?
– Для бани? Естественно. Но думаю, нас не пустят в баню. Здесь не пустят, пойдем в Сандуны.
– Сандуны – это Кремлевская резиденция Под Прикрытием. Если пустят, то пойдем. Но нас не пустят, будем куковать в КПЗ.
– И да, – сказал Пархоменко, – если уж спорить, как вы настаиваете, то я согласен.
– На Артистку?
– На обеих.
– На обеих, – повторил Амер-Нази. – Зачем мне две?
– Мне надо, хочу обладать собственностью.
– Одной Артистки тебе мало?
– Она и так моя, по определению, – сказал Пархоменко, – хочу, чтобы была еще и Не-моя.
– У тебя замашки Персидского Шаха.
– В случае чего… – Но тут им замахали руками Кали и Арт.
– Чего?
– Двигайте сюда!
– Щас идем-м!
– Так на что мы спорили, – давай определимся окончательно, – сказал Нази.
– Кстати, – перебил его Пархоменко, – Нази – это араб?
– Араб? – Бро приложил кончики пальцев ко лбу. – Хорошо, пусть будет по-твоему, тогда зови меня с сегодняшнего дня:
– Ксеркс.
– Не поймут.
– Кто?
– Наши люди, будут ассоциировать это имя со словом – Срать.
– Вот так? Ну, я вообще-то не араб, а араб, изменивший своему племени. Читал академика Панченко?
– Где? В бане? Нет.
– Так вот там написано, что человек, вышедший в степь Донецкую, тот молодой парень, которого в шахтах ждали все девушки, на самом деле есть не кто иной, как…
– Навозный Жук, – сказал Пархоменко, – я в курсе. Жители деревни, которую он покинул, чтобы выйти в степь на работу тяжкую, остались в большой обиде.
– Да, бывает называют даже обезьяной и свиньей, – сказал Нази. И добавил: – Тогда давай пока замнем этот вопрос для ясности, и просто еще раз проинтонируем, на что мы спорим:
– На дивизию, – сказал Пархоменко.
– Ты хотел этих дам.
– Только как приложение к мой личной дивизии.
– Как приложение? Еще какое-нибудь приложение тебе надо? Может еще Золотой Запас России хочешь?
– Я за него и буду биться.
– Откуда что берется только! – воскликнул Бро-Нази-Амер, – надеюсь это все?
– Только имя моей дивизии.
– Как? Вторая Ударная? – говори, а то мы уже пришли.
– Нет, просто: Летучий Голландец. Вот теперь пришли.
А Кали и Артистка уже уговорили Каракулевого капитана.
– Пропустит? – сразу шепнул Нази.
– Да ты что?! Согласился только посмотреть пароль, не пароль, а как это у вас на Земле?
– Пригласительный билет.
– Точно. Где он?
– Так у вас, наверное, я знаю?
– Да у меня, у меня он, сказал Пархоменко. И развернул ватман.
Два охранника из будки бросились его отнимать.
– Брысь, брысь, – сказал Пархоменко, и устроил с ними драку, но проиграл, так как дрался только одной рукой, другая была занята футляром с ватманом.
А дамы знакомили каракулевого капитана с Бро. Они видели, что Пархоменко один дерется с двумя абармотами, как, между прочим, официально, хотя и только устно называли охранников Кремля, но думали:
– Еще успеется.
Далее, почему Броня считает, что может дать Пархоменко всё то, что он просит.
– Дайте нам пройти, – сказал Бро-Нази, – я только поговорю с Ле, и выйду, – обратился он к капитану.
– Его сейчас нет.
– Как нет? – не понял Нази, и посмотрел на часы на Спасской Башне, – рабочее время.
– Он в командировке, работает его заместитель.
– Кто?
– Волхи.
– Кто это?
– Неизвестно, Ле встретил его случайно, охотясь на своих семи, как у – впрочем об этом в другой раз – гектарах за Белыми.
– Грибами? Я так и знал, что он большой любитель Белых.
– И вот вышел из лесу Кудесник, любимец Некоторых древних богов, заветов, так сказать, Прошлого Вестник.
– И?
– И Ле после непродолжительной беседы взял его на работу Прорицателем.
– Нельзя ли полюбопытствовать: какой был контрольный вопрос, на который ответил Волхв?
– Итс… щас вспомню. Кажется… кажется, он спросил про Инопланетян, что-то… а! Он спросил:
– Где они?
– И всё?
– Почти, если не считать ответа. Вы представляете, этот Волхв заявил, что Инопланетяне, этеньшен! Щас, – он приложил палец ко лбу, – они моются в Сандунах. А раньше мылись в Питербурхе.