Один пекарь старался сильнее других. Он плохо спал ночью до этого, вытащил дочь из кровати до рассвета и толкнул ее, еще зевающую, к телеге с ослом, полной корзинок с крышками, откуда доносились чудесные ароматы. Его дочь скривила губы, но послушно забралась в телегу.
— Все день, бормотал ее отец снова и снова, проверяя крышки и проверяя работу. — Всего день… и для свадьбы принца! Но если все пройдет хорошо, это станет большими переменами для нас, Медди. Так что не отвлекайся по пути, слышишь, девочка?
— Слышу, па.
— И не заигрывай с молочниками. Не сплетничай с пастушками. Ты отвезешь это в Дюнлок и сразу же вернешься. И будет готова еще партия. Всего день! Безумие. Вперед!
Пекарь шлепнул осла по крупу, и телега поехала. Его дочь устроилась удобнее, направляя осла из городка. Ее глаза засияли от вида знамен, радостные вопли уже звучали из окон и дверей. К вечеру будут танцы, и если она успеет с доставкой и следующей, она присоединится. Она прикрикнула на осла, поспешила из городка, направляясь к дороге в Дюнлок.
Она была довольно долго в пути, когда странный звук донесся до ее уха. Хмурясь, она перестала разглядывать дорогу между ушей осла, стала искать источник звука. Звучало как плач ребенка, и… девочка сидела в канаве у дороги, рыдала.
— Ой-ой, — дочь пекаря потянула за поводья осла, остановила телегу. Впереди, меньше, чем в миле от нее, возвышались башни Дюнлока. Выпечка отца быстро остывала, и она помнила просьбу поспешить. Но девочка была расстроена.
Медди нахмурилась, поджала губы. Она должна была ехать дальше, но мягкое сердце победило. Она спрыгнула с телеги и добралась до канавы, присела перед девочкой.
— Что-то не так, кроха? — спросила она. — Помочь?
Девочка моргнула большими, покрасневшими от слез глазами.
— Прости, — прошепелявила она, вытерла лицо ладонью.
А потом другой голос, словно из множества голосов, заговорил губами девочки:
— Прошу, прости нас, леди.
Медди встала, ее глаза расширились.
— Ты… с тенью! — охнула она, чертя знак святой защиты. — Не подходи!
Она развернулась… и оказалась лицом к лицу с высокой угловатой женщиной. Ее волосы свисали, кожа была в сотнях мелких шрамов, и ее ногти изгибались, как когти кота.
— Выглядишь здоровой, — женщина подняла нож.
— Нет! Нет, прошу! — закричала дочь пекаря. Клинок вспыхнул, поднялся…
Но не коснулся ее. Женщина вонзила нож в свое сердце, прямо под ребра. Она рухнула, содрогаясь от боли, кровь потекла изо рта, ее разорванное сердце пыталось биться.
Медди, крича, побежала по дороге, бросив телегу. Ужас гнал ее, она не видела ничего, только хотела сбежать. Она споткнулась, поднялась и побежала.
А потом остановилась.
Ее испуганное лицо расслабилось, сердце перестало дико биться. Она улыбнулась.
— Да, — пробормотала она. — Милое и здоровое тело.
* * *
— Вставайте, миледи! — резкий голос раздался за головой Серины. — Пора вас готовить.
Серина вздрогнула и отвернулась от окна спальни. Она разглядывала дорогу за вратами, представляла себя там, вдали, бегущую к горизонту…
Но она была тут. Запертая в комнате. Ждала вечер.
Она моргнула, глядя на незнакомую женщину с большими серьгами с камнями, от которых провисли мочки ее ушей.
— Эм, — Серина опустила голову. — Я… просила прийти сестру Дючетт из сестер Сивелин. Она… она…
— Миледи, вам не нужны сегодня услуги монашки! — завопила незнакомка. — Вы станете принцессой. Пора так и выглядеть, — она хлопнула дважды, и больше незнакомок появилось по бокам от нее, словно по волшебству.
Серина отвечала вежливо, когда их знакомили. Это были леди, выбранные герцогом. Многих Серина встречала в детстве, знала некоторые имена. Но не знала их самих. Ее не представляли двору даже до ее отправления в Сивелин… в отличие от Фейлин, которая успела завести друзей среди сверстников.
Хоть имя сестры не говорили, Серина почти ощущала тихое негативное сравнение, пока леди мыли, терли и наносили парфюмы на ее тело. Они восклицали над ее красотой — изящные ладони и ступни, длинная шея, маленький подбородок. Они не говорили с ней прямо, просто обсуждали ее. Она была за это благодарна. Никто не ждал от нее беседы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
День тянулся, принесли свадебное платье. Серина не видела его до этого, чуть не задохнулась. Платье было… огромным. Она точно задохнется во множестве складок шелка и вышивки. Каждый дюйм серебристо-белой ткани был вышит камнями и золотой нитью, золотое солнце на корсете было в честь Золотого принца. Когда они запихали ее в кружевное нижнее платье, панталоны, кринолин, корсет и само платье, Серина ощущала себя разгоряченной и уставшей. Платье посчитали слишком длинным, и ее поставили на стульчик, три леди ползали на полу вокруг нее, подравнивая шелк.
Серина смотрела на свое отражение. Она странно выглядела. Ее волосы были сбриты, как делали в храме, и ее глаза выглядели пусто. В голове она все еще была сестрой Сериной, послушницей, писарем на обучении. В шелках и кристаллах она не менялась внутри. Платье с широким воротником, корсетом, поднявшим ее бледную грудь как можно выше, пыталось ее превратить в нечто женственное и заманчивое.
Она могла думать лишь о том, как хорошо это смотрелось бы на Фейлин.
Она все еще видела перед глазами лицо сестры, окруженное лилиями. Пока огонь не поглотил ее, пока пепел не поднялся к небу вместе с запахом благовоний.
Серина моргнула, огонь словно пылал под ее веками. Но другой огонь был в ее памяти. Огонь в камине, поглощающий книгу сестры Ильды. Огонь пожирал старательно исписанные страницы, превращал пергамент в пепел.
Она весь день вчера гадала, придет ли за ней Черный капюшон, появится ли на ее пороге со стражами, которые оттащат ее к плахе и топору. Заставят ли ее встать на колени, признаться в ереси королю и его сыну. Накажут ли ее за разговор об этом, за то, что поверила в это.
Но Герард решил не докладывать о ее грехах дяде. Он все еще собирался терпеть свадьбу.
Серина моргнула, глядя на отражение в зеркале. Внутри нее была пустота.
Дверь открылась, и сердце Серины забилось легче при виде золотистой головы Лизель. Подруга поймала ее взгляд в зеркале и улыбнулась. Она была в наряде для церемонии и бала, сияла серебром, аметисты висели на ее горле и сверкали в волосах.
— Вот и она! Смущённая невеста, — пропела она, обходя фрейлин, направляясь к Серине на стульчике. Она держала резную шкатулку в руках. — Подарок тебе. От принца, — она склонила голову, и кудри нежно упали на голое плечо.
— От… принца? — охнула Серина. Она потянулась к шкатулке, но одна из фрейлин у подола платья цокнула языком, и Серина застыла. — Ты… можешь помочь, Лизель?
— Конечно, милая, — Лизель подняла крышку и поднесла шкатулку ближе к Серине. Камни. Огромное ожерелье из золота с бриллиантами и изумрудами, обвивающее шею и тянущееся до груди. Серьги она носить не могла, ее уши не были проколоты, а два браслета могли сломать ее запястья своим размером. Там была и диадема.
Увидев их, Серина поняла, что подарок выбирал не Герард. Это сделал его отец, но для виду подписал именем Герарда.
Лизель вытащила ожерелье.
— Восхитительно! — сказала она и застегнула его на горле Серины слишком плотно.
Серина охнула и нахмурилась.
— Лизель, прошу…
— Прости, милая! — Лизель улыбнулась и поправила застежку. Она надела кулон на Серину, застегнула браслеты, похожие на украшенные оковы. — Вот. Разве не красавица?
Серина осмелилась взглянуть в зеркало и тут же отвела взгляд. Это было ужасно.
— О, ладно тебе, — Лизель закатила глаза. — Ты словно собираешься на казнь, а не на свадьбу. Улыбнись! Какой жених хочет невесту с кислым лицом?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Голос Лизель снова был напряжен, Серина такого раньше не слышала. Но Лизель была близка с Фейлин годами. Серина опустила взгляд, стыдясь смотреть ей в глаза.
Лизель повернулась к одной из фрейлин, трудящихся над подолом платья. Она постучала ее по голове и сказала: