вдруг решал пожелать чего-то за счёт другого (и был достаточно сильным для этого), то в игру вступал великий Грави Эгрото. Именно поэтому обитатели Дома Радости боялись врачевателя – а не оттого, как думали многие, что он, как самый авторитетный специалист по душевным болезням в Тар-Кахоле, мог в значительной мере определить судьбу каждого жителя столицы, да и Королевства.
Тем не менее даже в реальнейшем Дом Радости не был приятным и спокойным местом. И те, кто пытался попасть сюда в поисках убежища от чего-то, терзавшего их в реальности, неизменно довольно быстро разочаровывались.
Верлин проснулся в скверном настроении и, как обычно, долго смотрел в стену, поскольку не мог достаточно сильно захотеть начать новый день. Один раз, когда Мастер Слов был в мрачном расположении духа, он пожелал, чтобы день не наступал (сочинив об этом целое стихотворение), и для обитателей Дома Радости действительно не пришло очередное утро. Конечно, сразу же явился Грави и всё исправил, а Верлина в наказание (то есть, конечно, в целях лечения) отправил артистом на самый весёлый карнавал, который только смог придумать.
Теперь Морео, Тэлли и Долора сбежали и даже за невидимыми стенами реальнейшего был слышен грозный шум происходящего в Шестистороннем. Что-то сдвинулось, потеряло опору, как снег в весенних горах, и готово было вот-вот сорваться лавиной. Можно было попытаться разобраться, но Верлин не хотел этого. Он чувствовал только раздражение оттого, что навязчивый шум заглушает слова, звучащие в его голове. Оттого что эти люди не только не понимают поэзию, но ещё и не могут устроить всё так, как им самим было бы хорошо. Мастер Слов вспомнил Форина и подумал, что второй раз тот вряд ли будет всё исправлять.
И ещё, конечно, Кора. Верлин мог сколько угодно не признаваться себе (в реальнейшем – действительно сколько угодно, пока не закончатся слова), но эта поэтесса с холодными карими глазами была для него больше, чем человек, понимающий в стихах. И сколько бы они ни устраивали балаган, на дне сундука с нелепыми костюмами всегда хранилось, как слиток золота в прошлогодней соломе, самое для него ценное. И от этого все слова иногда на мгновение покидали Верлина – и чего-то страшнее и представить было сложно.
От Коры мысли Мастера Слов перешли на Сорела, этого выскочку, который был так нелеп в своём желании казаться поэтом. Но, по справедливости, следовало признать, что его преданность Коре и восторженная любовь к поэзии были неподдельными, поэтому в реальнейшем сияли ещё ярче. И эти его бубенчики в волосах…
Верлин одним резким движением откинул одеяло и опустил ноги на прохладный пол. Солнечные лучи расчертили пространство от кровати до окна на манер доски для шахмат. Слышалось щебетание птиц.
Мастер Слов тогда отчётливо подумал, что если сегодня он не сочинит своего гениального стихотворения, то даже Мастеру Грави следует признать лечение неудачным.
Кора не спала всю ночь. У неё не было бессонницы, просто сон не приходил (да, это не одно и то же). Наверное, Мастер Снов, которого никто никогда не видел, за что-то рассердился на неё. Впрочем, и сама она не была привычно равнодушна к себе: глухим недовольством в море мыслей перекатывались воспоминания о том, как Сорел пытался её защищать, да и вообще, вёл себя безупречно плохо. Кора чувствовала снова этот страх: страх безмолвной рыбы, которая знает, что где-то там, в густой тинистой глубине, притаился звонкий блестящий крючок. И стоит только позволить несчастливой случайности вести тебя – и всё, он уже прочно вошёл в твоё нёбо, и чем больше ты будешь дёргаться, тем прочнее он будет вгрызаться в живую дрожащую мякоть…
Довольно с неё одной фальшивой Коры – пора бы уже объяснить Сорелу, что он должен жить своим реальнейшим. Точнее, не должен, а может. И хочет. Иногда для этого требовалось сбросить человека со своей шлюпки и старательно не замечать его призывы о помощи.
Грави, как обычно с утра, выпив чашку некрепкого кофе, обходил все здания Дома Радости, прислушивался, радовался успехам, витающим в воздухе, – а успехи у его подопечных были всегда. Недаром он был единственным в Шестистороннем Мастером Излечения. И сейчас, когда в реальном он ослеп, эти прогулки в саду реальнейшего были необходимы и самому Врачевателю.
Но это утро было чем-то омрачено: ни серьёзное щебетание птиц в саду, ни солнце, скрытое за пелериной невесомых облаков, ни роса, капли которой, сверкая, то и дело срывались на тропинку, – ничто не могло объяснить того удушливого настроения, которое сжимало Дом Радости плотным кольцом. Вроде бы всё было, как обычно: утренние художники рисовали свои ночные кошмары (чтобы не забыть), увеличивая расход чёрной краски, слепые пересказывали свои сны в пустоту – и если послушать, можно было понять, что зрение отнимает у человека всё остальное. Кто-то готовил утренние кофе или тирену, кто-то кричал, кто-то пел похоронные или свадебные песни. Грави не препятствовал ничему, что было настоящим и не слишком задевало других. Но в этот раз он должен был найти то, что представляло угрозу, и поэтому шёл, прислушиваясь к своим ощущениям.
– Когда ты в последний раз видел Сорела? – спросил Грави, выныривая из кустов прямо перед носом Мастера Слов.
Верлин только хмыкнул, что означало, что он легко мог бы и век его не видеть, как и самого Грави.
– Я не слежу за ним.
Мастер Излечения не был настроен продолжать разговор – он молча сунул в руки Верлину свежий номер «Тар-Кахольского рыбака» и, развернувшись, безапелляционно зашагал прочь.
Мастер Слов брезгливо повертел в руках газетные страницы, пока не прилип глазами к неброскому заголову: «Казнь поэта: сегодня в полдень на площади Рыцарей Защитника поэт, уличённый в клевете на Сэйлори, должен будет уничтожить свои зловредные стихи». Верлин застыл и ещё раз перечитал. Даже ему – тому, кому подвластны все слова на свете, – было не понять, что это означает. Но одно было ясно – Сорела нужно было спасать.
Верлин вздохнул и пошёл искать Кору. Впрочем, он, конечно, был рад, что они отправятся вместе, что будут выручать глупого мальчишку.
Кора только покачала головой, и они немедленно отправились на площадь Рыцарей Защитника: до полудня оставалось не больше часа.
Утренний Тар-Кахол уже принялся за работу: прохожих поубавилось, солнце медленно восходило по весенней тропе от горизонта до шпиля ратуши. Сбежавшие из Дома Радости притворялись самыми нормальными, и только когда никто не видел, обменивались заговорщицкими безумными улыбками.
Когда они проходили мимо Стены Правды, Кора потянула Мастера Слов за рукав, указывая на частично замазанное краской стихотворение:
Тар Адмирал, я устал
Бродить в покорённом городе,
Поэтому, если позволите,
Присяду на Ваш пьедестал.
Тар Адмирал, услышьте,
Как стонет от