Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

Да, потеря такими людьми положения в точности похожа на разорение собственников, описанное западной классикой, Бальзаком, скажем, или Диккенсом. Бедность, раздавленность, опозоренность. И крах для судьбы всех личных прихлебателей, сторонников, «мелких вкладчиков», «мелких держателей акций», если те не успеют или не захотят переметнуться к другому.

Конечно, не все такие уж трусы в «ядре», попадаются там и люди другого склада, посмелее насчет решений, но очень редко, исключение они, не правило, да и попадаются только ближе к внешней оболочке «ядра», на низких уровнях руководства, не в его центре. Между прочим, страх за место укрепляет геронтократию — скоро людей моложе пенсионного возраста среди высшего звена и не останется.

И другие есть среди управляющих страхи, всего не учтешь. Назову лишь еще один страх, для темы существенный, — перед возмездием.

Еще когда выпускали реабилитированных из лагерей, предупреждали кое-кого — только не мстите! Не ищите, кто вас посадил, кто пытал, не разоблачайте доносчиков, садистов, палачей. И радость ли вернувшихся с того света была тому причиной, или их горький опыт — не связываться, или полная секретность реабилитаций (к делам-то никого не допускали, конкретнее, чем «реабилитируется за отсутствием состава преступления» редко кто что узнавал), или непомерно большое число замешанных в доносах («Я вам во всем Союзе художников и дюжины чистых не наберу!» — крикнул какой-то чин, когда кто-то потребовал «полного света»; или, наверно, по привычке приврал, но намного ли?), или иная какая-нибудь причина была более глубокая, а то так и все эти причины разом, не знаю, но почти никто и не искал наказания преступников, а если и искали, то власти быстро и решительно везде вставали на защиту нечисти, тем самым точно продемонстрировав преемственность прошлого и в этом грязном деле. И все-таки некоторый страх перед возмездием номенклатуры возник, до сих пор не выветрился, а в глубине их душ, я думаю, волком воет.

Один из палачей, хорошо усвоивший все, чему его учили, — от садизма до ненависти к образованию, к «студентам и жидам», вдруг влюбился до слезного восторга в покойного командарма Якира, расстрелянного перед войной, не расставался с книжкой о нем, пожалуй, уже и изъятой сейчас всюду; любовь эта для него была как иконка для Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты» — чур меня, дескать, нечистая сила, минуй меня, возмездие, я вот Якира невинно убиенного («И кто ж это виноват, что его убили? — сокрушался он в безличной форме. — Вот как Сталина евреи обманули во главе с Берией»), жертву эту — люблю и, тем самым, не совсем получаюсь виноват. От страха перед возмездием перед судом этот антисемит страстно возлюбил еврея и в любви к нему защиты у него искал…

На Китай наши управляющие тоже смотрят сквозь призму страхов.

Еще недавно казалось им, что все так хорошо: китайские коммунисты истребляли у себя инакомыслящих, громили в первую очередь интеллигенцию, а еще первее — писателей, и наша официальная пропаганда всячески их в этом занятии поощряла и им рукоплескала. В то время приходилось слышать даже угрозы в адрес наших либералов, антисталинистов и их «высоких покровителей» от «кристально-чистых» партийцев: «Вот придут китайцы — им покажут». Говорили даже и так: «И чего нам с ними ссориться? Они хотят Сибирь? Так и отдать им ее, разве мы, коммунисты, не интернационалисты?» Медленно, туго соображало начальство, пока самые умные не догадались и не встрепенулись: братцы, так ведь они нас в первую очередь посадят, то бишь сошлют в деревню, где мы, как смерды, в навозе будем ковыряться, где мы будем голодать и холодать, где никакой врачебной помощи («босоногие доктора» — это для нас-то после двухкомнатной палаты на одного, с телевизором и персональной медсестрой). Это нас они турнут, мы для них — инакомыслящие, мы для них — надо же! смешно сказать! — интеллигенты! Мамочка-мать, и мы же их всему научили, и никакой себе лазейки не оставили, хитрости не запасли. Это не наши домашние либералы и поборники демократии и прав человека, которые не то что нас — муху обидеть боятся. Это мы сами с нашей «классовой» беспощадностью к врагу, с нашим «если враг не сдается, то его уничтожают», с нашим «умри ты сегодня, а я завтра», с нашей безжалостностью («долой слюнтяйство!»), решительностью (особенно когда десять вооруженных на одного безоружного) — словом, со всей нашей «коммунистической» моралью, по которой всегда тот прав, кто сильнее.

И все страхи начальства запылали ярко: страшно, что будет с ухоженным телом — напустят маоистов-террористов (с виду вроде бы араб, француз, немец, а внутри — маоист), страшно — посадят в «школу 7 мая» (нам ли таких школ не знать?), — а и то мы в своих концлагерях, в этих «школах трудового перевоспитания», так на «идейную перековку» не напирали, как китайцы насобачились), страшно — всего лишат, и места, и благ, страшно — на расправу за старое потянут, за то самое, о чем этот написал, чье имя запрещено произносить, в книге, название которой тоже произносить запрещено — Солженицын в «Архипелаге ГУЛаге»! За лагеря и потянут! Вон слухи идут, что китайцы у себя ошибки Сталина критиковать собираются. Так я такому скажу — ни черта он не понял в нашей и ихней жизни, если такие возражения приводит. Добро бы такое западный интеллигент (образованец — это он хорошо их, неназываемый-то, обложил) говорил, ничего не понимая, а вам, соотечественник, стыдно диалектическую логику не усвоить — они сажают, это так, да ведь это они, а они в их глазах всегда правы, значит, они сажают не так и не за то, как и за что сажали мы. Мы — не они, они всегда правы, стало быть, мы — виноваты, раз мы не они. Они наши незаконные репрессии (ах, зачем в них сознались, кто за язык тянул — все это Никита, субъективист проклятый, только о себе и думал) осуждают, а у них, во-первых, репрессий нет, во-вторых, все репрессии законны, а, в-третьих, во внутренние дела вмешиваться не позволят — теперь понимаете эту диалектическую логику? Подумать только — мы их и этой логике обучили!

Ярко пылают страхи. Казалось бы, при таком их накале должна бы вспыхнуть превентивная война. Но не вспыхнула…

Как же так? С одной стороны, страх наших управляющих перед Китаем, а с другой — такая необычайная сдержанность? Китайцы задираются, а они молчат? Те нас матерят и в хвост и в гриву, поносят, на чем свет стоит — а они вяло отругиваются?

В чем тут дело?

В составе нашего управляющего ядра много тех (и старых, и сравнительно помоложе — не назовешь молодыми пятидесятилетних), для кого спорить с Китаем, бороться с Китаем, тем более, с ним воевать, это значит спорить, бороться и воевать с самими собой. С их точки зрения «вот здесь» компартия Китая говорит то же, что и наши сталинисты, а «вот тут» — не то; «здесь» в тысячи раз больше, чем «тут» — вот и получается, что близость с маоистами у наших сталинистов и полусталинистов теснее, чем с несталинистами и особенно антисталинистами. И в бессилии вынуждены наши управляющие смотреть, как быстро укрепляется Китай, как он запускает спутники, взрывает водородные бомбы, строит шахты для ракет, направленных на Москву, укрывает глубоко в горах военные заводы. И вот — десять, тем более пятнадцать лет назад так легко, казалось бы, можно было подчинить Китай нашей воле, распространить на него нашу власть (не в мелочах, конечно, а в самом главном, по образцу, скажем, Чехословакии), а теперь упущена эта возможность, и наши управляющие-несталинисты (а есть, наверное, и такие, на самом высоком уровне есть) кусают себе локти. А сталинисты? Им-то что! Власть-то они сохранили, а после них — им плевать, что будет.

Наше прошлое породило, умирая своего двойника — маоистский Китай. Наше прошлое связало страну по рукам и по ногам и не дало решить китайскую проблему, тогда, когда это было возможно; из-за нашего прошлого мы идейно и духовно безоружны перед Китаем.

Связь грядущей войны с Китаем и нашего прошлого чрезвычайно проста: нам предстоит воевать с нашим прошлым.

У нашего государства множество оружия, сильная армия, мощный флот и несокрушимая авиация. И наше государство, тем не менее, к этой войне не готово. И оно проиграет эту войну, если не подготовится. А поражение в этой войне будет означать, скорее всего, историческую гибель русской нации, русской культуры, русского государства… Не забудем, что завоевание нашей земли может произойти даже и незаметно, бескровно…

И русские рассеются по лику Земли, разнося по ней остатки своей веры, избранничества, опыта, откровений, пророчеств и черт национального характера, среди которых начинает зарождаться взаимопомощь и братство по отношению к своим соплеменникам.

Таков наиболее вероятный результат схватки с Китаем — воля нашего народа к жизни сейчас повреждена и ослаблена, руководители его в большинстве своем себялюбивы, слепы и нерешительны, так что «лучшее», на что в этой войне мы можем надеяться — это на взаимное уничтожение друг друга, на такую вот страшную ничью, ничью в атомно-водородной воронке. Победить свое прошлое мы сегодня, при нынешнем положении дел, не сможем.