в общении друг с другом, как будто некая скрытая сущность постоянно наблюдает и оценивает.
Эта общая тревога усилила тревогу Робин. Хотя в своем последнем письме Страйку она не совсем солгала, но и не сказала всей правды.
Когда они с Эмили вернулись в заброшенную кабинку в Норвиче и рассказали свою историю о том, как Эмили упала в обморок в туалете, Тайо, похоже, принял их рассказ за чистую монету. Как бы он ни был рад возвращению Эмили, основная часть его гнева была направлена на Цзяна за то, что он потерял ее из виду и отдал на милость людей-пузырей, и большую часть пути обратно на ферму Чепменов он провел, бормоча в затылок брата оскорбления и проклятия. Цзян ничего не ответил, но продолжал сгорбившись молча сидеть за рулем.
Однако в течение последующих нескольких дней Робин заметила изменения в отношении Тайо. Несомненно, большая сумма денег, которую Эмили должна была собрать самостоятельно, а также очень маленькая сумма, оставшаяся в ящике для сбора денег в ларьке, вызвали у него подозрения. Несколько раз Робин ловила на себе недружелюбные взгляды Тайо, а также замечала косые взгляды других посетителей Норвича. Когда Робин увидела, как Амандип поспешно отгоняет Вивьен и Уолтера, приближающихся к ней во дворе, она поняла, что дело было именно в ней. Робин задалась вопросом, рассказала ли Вивьен кому-нибудь о том, что она назвалась своим настоящим именем, и если да, то как далеко распространилась эта информация.
Робин понимала, что достигла абсолютного предела допустимых ошибок, и, поскольку она не была готова заняться сексом ни с Тайо, ни с Джонатаном Уэйсом, теперь ее дни на ферме Чепменов были сочтены. Как именно она собирается уходить, она еще не знала. Потребуется определенное мужество, чтобы сказать Тайо и Мазу, что она хочет уйти, и, возможно, ночью будет легче перебраться через колючую проволоку по периметру. Однако ее насущной задачей, учитывая, что время уже явно поджимало, было определить приоритетные задачи и как можно быстрее их выполнить.
Во-первых, она хотела воспользоваться тайной договоренностью с Эмили и выудить из нее как можно больше информации. Во-вторых, она решила попытаться организовать разговор с Уиллом Эденсором один на один, чтобы иметь возможность сообщить сэру Колину свежую информацию о его сыне. И наконец, она решила попытаться найти топор, спрятанный на дереве в лесу.
Она знала, что даже такая ограниченная программа будет непростой. Умышленно или нет (Робин подозревала, что это так), но с тех пор, как они вернулись в Норвич, ей и Эмили давали задания, которые держали их как можно дальше друг от друга. Она заметила, что в столовой Эмили всегда находилась в окружении одних и тех же людей, как будто был отдан приказ постоянно держать ее под наблюдением. Дважды Эмили пыталась сесть рядом с Робин в столовой, но ей преграждал путь один из тех, кто, казалось, постоянно следил за ней. В общежитии Робин и Эмили несколько раз встречались взглядами, и в один из таких случаев Эмили мимолетно улыбнулась, а затем быстро отвернулась, когда вошла Бекка.
Поймать Уилла Эденсора в одиночку было непросто еще и потому, что общение Робин с ним всегда было незначительным, а после их совместной работы на овощной грядке она редко получала от него задание. Его статус на ферме Чепмена оставался статусом подсобного рабочего, несмотря на его явный ум и трастовый фонд, а совместная работа всегда проходила под присмотром и не давала возможности пообщаться.
Что касается топора, якобы спрятанного в лесу, то она понимала, что искать его ночью с помощью фонарика неразумно — вдруг луч заметит кто-то из окон общежития. К сожалению, искать в лесу при дневном свете было почти так же сложно. Если не считать того, что этим участком невозделанной земли иногда пользовались как детской площадкой для игр, то он практически не использовался. И, если не считать Уилла и Лин, побывавших там незаконно, и молодого человека, обыскивавшего его в ту ночь, когда пропал Бо, Робин ни разу не видела, чтобы туда заходил взрослый человек. Как ей удастся ускользнуть от выполнения задания или оправдать свое присутствие в лесу, если ее там обнаружат, она сейчас не представляла.
После поездки в Норвич Робин, похоже, получила новый гибридный статус: частично подсобный рабочий, частично высокопоставленный рекрут. Ее не приглашали обратно в город для сбора средств, хотя она продолжала изучать церковную доктрину вместе со своей группой. Робин чувствовала, что ее пожертвование в тысячу фунтов стерлингов сделало ее слишком ценной, чтобы полностью низвести ее до статуса подсобного рабочего, но при этом она находилась на негласном испытательном сроке. Вивьен, которая всегда была хорошим барометром того, кто был в фаворе, а кто нет, демонстративно игнорировала ее.
Следующее письмо Робин к Страйку было коротким и, как она прекрасно понимала, удручающе скудным на информацию, но на следующее утро после того, как она положила его в пластиковый камень, на ферме Чепменов произошло важное событие: вернулся Джонатан Уэйс.
Все собравшиеся наблюдали за тем, как серебристый “Мерседес” папы Джея подъезжает к дороге, а за ним — колонна машин поменьше. И еще до того, как процессия остановилась, все участники начали аплодировать, в том числе и Робин. Когда Уэйс вышел из машины, толпа зашлась в почти истерике.
Он выглядел загорелым, отдохнувшим и таким же красивым, как всегда. Его глаза снова стали влажными, когда он оглядел ликующую толпу, прижал руку к сердцу и сделал один из своих самоуничижительных поклонов. Подойдя к Мазу, которая держала на руках младенца Исинь, он обнял ее и с восторгом осмотрел ребенка, как будто это был его собственный ребенок, что, как вдруг поняла Робин, вполне возможно. Крики толпы стали оглушительными, и Робин с таким энтузиазмом хлопала в ладоши, что у нее заболели руки.
Из машины, стоявшей позади Уэйса, вышли пятеро молодых людей, все они были незнакомы, и Робин решила, главным образом из-за их идеальных зубов, что они американцы. Двое молодых людей и три красивые девушки, одетые в белые спортивные костюмы ВГЦ, стояли и смотрели на британских прихожан, и Робин догадалась, что их привезли на ферму Чепмена из центра в Сан-Франциско. Она наблюдала, как Джонатан по очереди представлял их Мазу, которая благосклонно принимала их.
Вечером в столовой, вновь украшенной алыми и золотыми бумажными фонариками, состоялось очередное застолье. Впервые за несколько недель им подали настоящее мясо, и Уэйс произнес длинную, полную страсти речь о войнах в Сирии и Афганистане, а также обрушился с критикой