услышать его от Эмили.
— Я собиралась… но не могу. Я только убью себя. Вот почему они предупреждают нас. Здесь невозможно выжить, так как только ты достигнешь восьмой ступени. Наверное, я ближе к чистому духом, чем я думала, — сказала Эмили, пытаясь рассмеяться.
— Я этого не знала, — сказала Робин, придвигаясь ближе к Эмили. — О восьмом шаге.
— Я хозяин своей души, — сказала Эмили, и Робин узнал мантру Украденного Пророка. — Когда твой дух по-настоящему разовьется, ты не сможешь вернуться в материалистический мир. Это убьет тебя.
Взгляд Эмили вернулся к полкам с семействами “Сильванскими семействами”: маленькие модели животных, одетые в человечков, в виде родителей и младенцев, с домиками и мебелью, расставленными рядом с ними.
— Смотри, — сказала она Робин, указывая на животных. — Это все материалистическое обладание. Крошечные предметы из плоти и их домики… все в коробках… Теперь мне придется залезть в коробку, — сказала Эмили с очередным смехом, перешедшим в рыдания.
— Какую коробку?
— Это для тех случаев, когда тебе плохо, — прошептала Эмили. — Действительно плохо…
Мысли Робин работали быстро.
— Послушай, — сказала она. — Мы скажем им, что тебе понадобилось в туалет, но ты упала в обморок, хорошо? Ты чуть не потеряла сознание, и женщина пришла тебе на помощь и не отпускала тебя, пока тебе не стало лучше. Я тебя поддержу — скажу, что когда я вошла в туалет, женщина угрожала вызвать скорую помощь. Если мы обе расскажем одну и ту же историю, тебя не накажут, хорошо? Я тебя поддержу, — повторила она. — Все будет хорошо.
— Зачем тебе помогать мне? — недоверчиво спросила Эмили.
— Потому что я этого хочу.
Эмили патетически подняла свою коробку для сбора денег.
— Я не получила достаточно.
— Я могу помочь с этим. Я добавлю тебе немного. Подожди там.
Робин без колебаний оставила Эмили, так как видела, что та слишком парализована страхом, чтобы пошевелиться. Девушка за кассой, болтавшая с молодым человеком, почти беззаботно протянула ей ножницы. Робин присоединилась к Эмили и с помощью острия ножниц открыла коробку для сбора денег.
— Придется кое-что оставить, потому что Вивьен видела, как деньги уходят в коробку, — сказала Робин, вытряхивая большую часть наличных и засовывая их в коробку Эмили. — Вот так.
— Зачем ты это делаешь? — Эмили прошептала, глядя, как Робин просовывает в щель последнюю пятифунтовую купюру.
— Я же сказала, я хочу. Оставайся там, мне нужно отдать ножницы.
Вернувшись, она обнаружила, что Эмили стоит на том же месте, где она ее оставила.
— Хорошо, мы…?
— Мой брат покончил с собой, и это была наша вина, — отрывисто сказала Эмили. — Моя и Бекки.
— Ты не можешь быть в этом уверена.
— Я могу. Это были мы, мы сделали это с ним. Он сам себя застрелил. В материалистическом мире очень легко достать оружие, — сказала Эмили, бросив нервный взгляд на покупателей, проходящих мимо витрины с игрушками, словно опасаясь, что они могут быть вооружены.
— Это мог быть несчастный случай, — сказала Робин.
— Нет, не был, точно не был. Бекка заставила меня подписать кое-что… Она сказала, что я подавила то, что он сделал с нами. Она всегда так делала, — сказала Эмили, ее дыхание стало учащенным и поверхностным, — она говорила мне, что было, а чего не было.
Несмотря на искреннее беспокойство за Эмили и необходимость срочно вернуться к группе, Робин не могла проигнорировать такой шанс.
— Что, по словам Бекки, не произошло?
— Я не могу тебе сказать, — ответила Эмили, переведя взгляд на ряды счастливых пар животных, улыбающихся из своих аккуратных коробок в целлофановой упаковке. — Смотри, — сказала она, указывая на семью из четырех свиней. — Свиные демоны… Это знак, — сказала она, учащенно дыша.
— Знак чего? — спросила Робин.
— Что мне нужно заткнуться.
— Эмили, это просто игрушки, — сказала Робин. — В них нет ничего сверхъестественного, это не знаки. Ты можешь говорить мне все, что угодно, я тебя не выдам.
— Последний человек, который мне это сказал, был в Бирмингеме, и он не… он не имел в виду… он…
Эмили начала плакать. Она покачала головой, когда Робин положила утешающую руку на ее плечо.
— Не надо, не надо — у тебя будут неприятности, быть милой со мной… ты не должна мне помогать, Бекка проследит, чтобы тебя за это наказали…
— Я не боюсь Бекки, — сказала Робин.
— Ну, тебе следовало бы, — сказала Эмили, делая глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. — Она… сделает все, чтобы защитить миссию. Все. Я… я должна знать.
— Как ты можешь угрожать миссии? — спросила Робин.
— Это потому, — сказала Эмили, глядя на пару маленьких панд в розовых и голубых подгузниках, — что я знаю кое-что… Бекка говорит, что я была слишком маленькой, чтобы помнить…. — Затем, торопливо подбирая слова, Эмили сказала: — Но я не была совсем маленькой, мне было девять, и я знаю, потому что меня переселили из детского общежития после того, как это случилось.
— После того, что случилось? — спросила Робин.
— После того как Дайю стала “невидимой”, — сказала Эмили, взяв это слово в кавычки. — Я знала, что Бекка лжет, даже тогда, но я пошла на это, потому что, — тут же полились слезы, — я любила… любила…
— Ты любила Бекку?
— Нет… нет… это не важно, не важно… я не должна… говорить обо всем этом… забудь, пожалуйста….
— Обязательно, — соврала Робин.
— Просто Бекка, — сказала Эмили, с трудом возвращая себе контроль над собой и вытирая лицо, — все время говорит мне, что я вру… это не так… с тех пор, как она уехала… Я чувствую, что она не та, что была раньше…
— Когда она ушла? — спросила Робин.
— Много лет назад… Они отправили ее в Бирмингем… Они разделили объекты плоти… Они, должно быть, подумали, что мы слишком близки… и когда она вернулась… она не была… Она действительно была одной из них, она не слышала ни слова против любого из них, даже Мазу… Иногда, — сказала Эмили, — я хочу кричать правду, но… это эгоизм…
— Говорить правду — это не эгоизм, — сказала Робин.