class="p1">– Дело в том, что сегодня я… – Ман осекся под взглядом отца. – Я приду посмотреть, когда появятся обезьяны, – закончил он неловко, похлопав Бхаскара по голове и подумав, что мальчик похож скорее на обезьянку, чем на лягушонка.
– Давай я подержу Уму, – предложила госпожа Капур, чувствуя, что Савита устала.
Она внимательно посмотрела на девочку, пытаясь уже в тысячный раз определить, какими чертами малышка напоминает ее саму, какими – ее мужа, какими – госпожу Рупу Меру, а какими – фотографию, которая так часто появлялась в последнее время из сумки госпожи Рупы Меры для проверки, сравнения или демонстрации самого снимка.
Ее муж тем временем говорил Сандипу Лахири:
– Вы, кажется, в эти дни в прошлом году попали в какую-то неприятную историю с портретами Гандиджи?
– Ну, в общем, да, – сказал Сандип. – Портрет, правда, был один. Но все утряслось.
– Утряслось? Но ведь Джха добился, чтобы вас уволили.
– Меня перевели с повышением.
– Да-да, я знаю. Однако вы пользуетесь большой популярностью в Рудхии. Если бы вы по-прежнему были на административной должности, я сделал бы вас своим агентом на выборах и без труда выиграл бы гонку.
– Вы думаете баллотироваться от Рудхии?
– Я сам уже ни о чем не думаю, – ответил Махеш Капур. – За меня думают другие. Мой сын и мой внук. Мой друг наваб Байтара и мой парламентский секретарь. Рафи-сахиб и главный министр. А также вот этот господин, желающий помочь мне, – добавил он, указав на гостя-политика, невысокого тихого человека, в прошлом сокамерника Махеша Капура.
– Я говорю только, что мы все должны вернуться в партию Гандиджи, – откликнулся политик. – Если мы меняем партию, это не значит, что мы меняем свои принципы – или что их у нас нет.
– Ну да, Гандиджи… – согласился Махеш Капур, не желая затевать спор. – Ему сейчас было бы восемьдесят два, и вряд ли он радовался бы тому, что происходит, и по-прежнему хотел бы дожить до ста двадцати пяти лет. Что же до его духа, то мы подаем его к столу вместе с ладду один день в году, а после Шраада в его честь начисто забываем о нем. – Вдруг он повернулся к жене. – Ну что там повар тянет с фульками?[158] Он хочет, чтобы наши желудки урчали до четырех часов? Вместо того чтобы тискать ребенка, заставляя его орать, ты бы лучше пошла и поторопила этого дурацкого повара.
– Я схожу, – сказала Вина матери и направилась на кухню.
Госпожа Капур склонилась над малышкой. Она считала Ганди святым или даже мучеником и не могла вынести, когда о нем отзывались неуважительно. Она любила петь – или слушать – песни из тех, что исполнялись в его ашраме. Совсем недавно она купила три открытки, выпущенные Почтово-телеграфным ведомством в память о Ганди. На одной из них он был снят за прялкой, на другой – с женой Кастурбой, на третьей – с ребенком.
Однако, возможно, ее муж и был прав. К концу жизни Ганди оттеснили на задворки политики, а его принципы великодушия и ненасилия через четыре года после его смерти как будто позабылись. Но госпожа Капур чувствовала, что он сохранил бы любовь к жизни. Ему приходилось переживать минуты разочарования и отчаяния, и он все выдержал. Он был достойным человеком и не знал страха. Его бесстрашие не могло исчезнуть с годами.
После ланча женщины вышли в сад. Год был теплее обычного, но этим утром прошел небольшой освежающий дождь. Земля еще не совсем просохла, и все благоухало. Около качелей цвел мадхумалати[159]; на земле под харсингаром валялось множество опавших ночью маленьких белых с оранжевым цветов, еще издававших едва уловимый запах. На одном из двух кустов гардении тоже кое-где виднелись цветы. Госпожа Рупа Мера, непривычно молчаливая во время ланча, села на скамейку под харсингаром, держа на коленях Уму, которую ей удалось быстро укачать. В левом ухе девочки было видно тонкую вену, которая разветвлялась на все более мелкие сосудики, образовывавшие причудливый рисунок. Поглядев на него, Рупа Мера вздохнула.
– Никакие другие деревья не сравнятся с харсингаром, – заметила она госпоже Капур. – Жаль, что у нас в саду нет этого дерева.
Госпожа Капур кивнула. Ничем не примечательный в дневное время, ночью харсингар расцветал, распространяя тонкий аромат, притягивавший насекомых. Крошечные цветочки с шестью белыми лепестками и оранжевой сердцевиной на рассвете осыпались. И на следующую ночь дерево также будет усыпано цветами, которые облетят на восходе солнца. Харсингар цвел, но ничего себе не оставлял.
– Да, – согласилась госпожа Капур с печальной улыбкой. – Другого такого дерева нет. – Помолчав, она добавила: – Я хочу высадить саженец гаджраджа во внутреннем саду недалеко от комнаты Прана, рядом с липой. Он будет ровесником Умы. А цветы даст не раньше, чем через год или два.
15.7
Увидев навабзаду, Биббо тут же сунула ему в руки письмо.
– Как, скажи на милость, ты угадала, что я сегодня приду? – удивился Фироз. – Меня же не приглашали.
– Сегодня неприглашенных не может быть, – ответила Биббо. – Я так и думала, что навабзада воспользуется этим.
Фироз засмеялся. Биббо обожала всякие интриги, и это было ему на руку – иначе он не мог бы поддерживать связь с Тасним. Он видел ее всего два раза, но она успела совершенно его очаровать. Ему казалось, что она тоже неравнодушна к нему: тот факт, что она втайне от сестры передавала ему письма – пусть даже спокойные и сдержанные, – говорил о ее храбрости и решимости.
– У навабзады нет никакого письма взамен? – спросила Биббо.
– Есть, есть. И еще кое-что, кроме письма. – Фироз вручил ей письмо и купюру в десять рупий.
– О, это совсем не обязательно…
– Да, я понимаю, что это совсем не обязательно. А кто еще у Саиды-бай? – вполголоса поинтересовался Фироз; сверху доносились звуки какой-то жалобной песни.
Биббо тут же выложила ему ряд имен, среди них Билграми-сахиба и нескольких суннитов.
– И сунниты тоже? – удивился Фироз.
– А почему бы и нет? – сказала Биббо. – Саида-бегум ни к кому не относится пристрастно. Она приглашает даже некоторых набожных женщин – навабзада согласится, что это необычно. И она не допускает никаких злобных выпадов, которые часто портят атмосферу на подобных сборищах.
– Если бы я знал все это, прихватил бы с собой своего друга Мана, – сказал Фироз.
– Нет-нет, – испуганно откликнулась Биббо. – Даг-сахиб ведь индус, а это уже исключено. На Бакр-Ид это возможно, но никак не во время Мухаррама. Это совсем другое дело. К процессиям может присоединяться кто угодно, но не всякого пригласишь в дом.
– Ну ладно,