пользу других высших каст, логично было бы распространить это право и на так называемые низшие и зарегистрированные касты. Они способствовали успеху «Рамлилы» как зрители и даже в минимальной степени как спонсоры, так почему бы им не принять участие в спектакле в качестве актеров? Кедарнат отвечал ему, что менять что-либо в этом году уже поздно, а на будущий год он поставит этот вопрос перед организаторами «Рамлилы». Вместо этого он предложил жителям Равидаспура, в основном принадлежавшим к зарегистрированной касте и больше всех настаивавшим на новшествах, самостоятельно поставить «Рамлилу». Тогда их требования не будут выглядеть как озлобленная попытка нарушить традиционную схему представления и тем самым усугубить другими средствами конфликт, приведший ранее к нашумевшей стачке.
Однако конфликт не был разрешен. Все проблемы остались в подвешенном состоянии, и это не удивило Джагата Рама. Он впервые влез в политику и не получил от этого никакого удовольствия. Ад деревенского детства, жестокость фабричного отрочества и безжалостный мир конкурентов и посредников, нищеты и грязи, в котором он жил теперь, научили его относиться ко всему философски. Человек не вступает в борьбу с разъяренным слоном в джунглях, не пытается остановить устрашающий поток транспорта на улицах Чоука. Он отступает в сторону и прячет от опасности свою семью, стараясь, по возможности, сохранить достоинство. Мир обходился с такими, как он, грубо и жестоко, и нежелание допустить их к активному участию в религиозном обряде было едва ли не наименьшим из причиняемых им зол.
В прошлом году один из джатавов его родной деревни, восемнадцатилетний парень, который прожил пару лет в Брахмпуре, вернулся в деревню в сезон уборки урожая. Привыкнув к относительной свободе городской жизни, он стал ошибочно полагать, что на него не распространяется свойственное членам высших каст отвращение ко всем остальным. Возможно, сказалось и юношеское безрассудство. Как бы то ни было, он разъезжал по деревне на велосипеде, купленном на заработанные им деньги, и распевал популярные шлягеры из кинофильмов. Однажды ему захотелось пить, и он, набравшись нахальства, попросил воды у женщины высшей касты, готовившей пищу во дворе своего дома. В тот же вечер на него напала группа мужчин, которые привязали его к велосипеду и заставили есть экскременты, а затем разнесли вдребезги и велосипед, и голову юноши. Все жители деревни знали, кто это сделал, но никто не осмелился признаться в этом, и даже газеты не решились изложить страшные детали происшествия.
В деревнях неприкасаемые не имели никаких прав, почти никто из них не владел землей, которая служила минимальной гарантией хоть сколько-нибудь значимого статуса. Некоторые обрабатывали землю в качестве арендаторов, но немногие смогли бы отстаивать свои права, заявленные на бумаге проводимой земельной реформой. В городах они тоже считались отбросами общества. Даже Ганди при всей своей установке на реформы и ненависти к представлению о том, что человек может быть по природе неисправимо низок и гадок и должен оставаться неприкасаемым, – даже он считал, что человеку по наследству предназначено заниматься определенным делом: сапожник должен оставаться сапожником, подметальщик – подметальщиком: «Человек, рожденный мусорщиком, должен зарабатывать на жизнь уборкой мусора, а уже после этого делать то, что ему нравится. Достоинство мусорщика так же определяется его успешной работой, как адвоката или президента страны. Это я и называю индуизмом».
Джагат Рам считал – хотя и не высказал бы своего мнения вслух, – что этот снисходительный взгляд совершенно не оправдан. Он не видел никаких особых достоинств в том, чтобы, следуя по стопам родителей, чистить туалеты или часами дубить кожу в вонючем рву. Но большинство индусов тем не менее верили в это, и даже при том что взгляды и законы менялись, еще несколько поколений должно было погибнуть под колесами этой колесницы, прежде чем она завершит свой кровавый путь[156].
Джагат Рам был не вполне уверен, что зарегистрированным кастам так уж нужно исполнять роли сварупов в «Рамлиле». Наверное, полагал он, это было с их стороны не столько логичным шагом в борьбе за место под солнцем, сколько эмоциональным порывом. Возможно, как утверждал министр юстиции в правительстве Неру доктор Амбедкар, знаменитый лидер неприкасаемых и фигура уже практически легендарная, индуизму нечего было предложить тем, кого он так безжалостно отторгал. Амбедкар как-то высказался, что родился индусом, но умирать индусом не собирается.
Через девять месяцев после убийства Ганди Учредительное собрание приняло конституционное постановление об отмене неприкасаемости, сопровождая эту акцию радостными криками «Победа Махатмы Ганди!». Но постановление имело не столько практическое, сколько символическое значение, а победителем, по мнению Джагата Рама, следовало считать не Ганди, который мало заботился о юридическом оформлении своих идей, а другого, не менее отважного политика.
15.6
Второго октября семейство Капур собралось в Прем-Нивасе на ланч. Это совпало с днем рождения Ганди, и два посетителя, заглянувшие к ним, были приглашены разделить трапезу. Одним из них был Сандип Лахири, зашедший, чтобы осведомиться о Мане, другим – местный политик, покинувший партию Конгресс, но затем вернувшийся в нее и старавшийся убедить Махеша Капура сделать то же самое.
Ман пришел позже всех. Это был государственный праздник, и он провел утро с другом в Школе верховой езды, где они играли в поло. В последнее время Ман делал успехи в этом виде спорта. А вечер он надеялся провести в обществе Саиды-бай, благо Мухаррам еще не наступил и не открыл первый месяц мусульманского лунного года.
Увидев всю компанию за столом, Ман первым делом поздравил Лату с ее сценическим успехом. Лата, оказавшись в центре внимания, покраснела.
– И нечего краснеть, – сказал Ман. – Хотя нет, красней, красней. Я не льщу тебе, ты и вправду играла отлично. Бхаскара, конечно, пьеса не впечатлила, но это не твоя вина. По-моему, это было прекрасно. И Малати тоже была великолепна. И герцог, и Мальвольо, и, конечно, сэр Тоби.
Ман постарался похвалить всех участников, чтобы помочь Лате справиться со смущением. Она, рассмеявшись, сказала:
– Ты забыл упомянуть третьего слугу.
– Ох, да. И четвертого убийцу.
– А почему ты не был на «Рамлиле», Ман-мама? – спросил Бхаскар.
– Потому что она началась только вчера!
– Но ты пропустил юность Рамы и как он учился всему.
– Я сожалею, – отозвался Ман.
– Ты должен прийти сегодня, а то я буду с тобой кутти[157].
– Ты не можешь быть кутти со своим дядей, – сказал Ман.
– Нет, могу, – упорствовал Бхаскар. – Сегодня будет победа Ситы. Процессия пройдет от Кхиркивалана до Шахи-Дарвазы. Все-все пойдут на улицу праздновать.
– И правда, Ман, приходи, мы будем тебя ждать, – сказал Кедарнат. – А потом пообедаем у нас.