Читать интересную книгу Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

Я понимал, что она имеет в виду себя, пытается объяснить свое холодное, неестественное поведение. Пытаясь ей посочувствовать, я неловко произнес:

— Тебе не надо ехать к матери, Хелена. Тебе и так досталось. Я сам скажу ей о Жанне.

— Нет, я сама хочу ей сказать. Спасибо, Джан, все в порядке. Я хочу к ней съездить.

— Когда все закончится…

— Ах, да, — безразлично сказала она, — я опять отправлюсь за границу, как после смерти Джерри. Отъезд помогает успокоиться. А когда вернусь, думаю, что поеду домой в Уорикшир. Я была там счастлива, в деревне, где я жила, у меня есть друзья. Я не хочу больше оставаться в Корнуолле. Он не принес мне ничего, кроме несчастья и трагедий. Я вернусь в Хенли-ин-Арден и начну все сначала.

Мы больше ничего не сказали друг другу. Она как раз собиралась уходить, когда приехал посыльный с телеграммой. Она задержалась, а я открыл маленький конверт и развернул листок.

«Потрясена смертью Филипа и Жанны, — молча прочли мы. — Очень сожалею не могу приехать домой на похороны но обстоятельства очень неблагоприятны тчк Детали письмом тчк Бедная мама как для нее ужасно тчк Соболезнования Хелене и Доналду тчк. Большой привет дорогому Эсмонду тчк Мариана».

— Соболезнования! — презрительно произнесла Хелена, с отвращением отворачиваясь. — Ни один, ни другая для нее ничего не значили. Я рада, что у нее хватило ума не приезжать, хотя твою мать, как мне кажется, обидит ее отсутствие. — И, не говоря больше ни слова, она села в ожидающую ее машину. Я остался, где стоял, листок все еще тихонько подрагивал между пальцами; когда машина скрылась из виду, я медленно вошел в дом, чтобы показать телеграмму Эсмонду.

Он был расстроен, узнав, что мать не приедет в Корнуолл.

— Я так надеялся ее увидеть, — с тоской сказал он. — Это было единственной приятной мыслью.

Ему не разрешали с ней видеться семь лет, но он ее не забыл. «Конечно, мама поступила плохо, — сказал он однажды Филипу. — Ей не следовало бросать папу и убегать с другим, хотя папа старый, слабый и не может развлекать ее так, как бы ей хотелось. Но она все равно моя мать, что бы ни совершила. Этого ничто не изменит».

Эсмонд не уточнил, что, бросив мужа, Мариана бросила и его, своего единственного ребенка. Я ни разу не слышал, чтобы он ее за это упрекал. Мариана ничем не заслужила, чтобы у нее был такой хороший сын.

Лиззи с мужем и Адриан приехали в тот же вечер, а на следующее утро мы с Адрианом отправились в Зиллан: он — чтобы договориться со священником о похоронах, а я — чтобы зайти к матери.

Мать, в окружении Энни и двух «девочек» Тернер, лежала в постели. Она выглядела старой и хрупкой, как никогда прежде, но когда я посоветовал ей не ходить на похороны, она отказалась меня слушать.

— Я хочу пойти.

— Но мама…

— Я пойду.

— Тебе это будет слишком тяжело…

— Я пойду, Джан-Ив.

Она была упряма, как осел. Вскоре пришел Адриан, но она не смогла заставить себя встретиться с ним.

— Скажи ему, что я благодарна за визит, — сказала она, неожиданно опять разразившись слезами. — Скажи ему, что я благодарна ему за то, что он отслужит службу. Пусть извинит меня, я не могу сейчас его принять, скажи, что я устала и не могу видеть никого, кроме тебя, Джан-Ив.

— Да, конечно, мама. Не волнуйся, я знаю, он поймет.

— Это просто потому, что четверо моих мальчиков мертвы, а оба ее мальчика живы… Я знаю: с моей стороны это нехорошо, но я все равно не могу не думать так.

— Понимаю, — сказал Адриан, когда я ему все рассказал, и я увидел в его глазах сострадание: — Скажи ей, что я приду, когда она захочет меня видеть.

Мы вернулись в Пенмаррик. Увидев, что все приготовления уже закончены и мне больше нечего делать, я решил, что пришло время съездить в Морву, встретиться с Ребеккой и узнать, придет ли она с детьми на похороны.

Но когда я приехал на ферму Деверол, дверь открыла Дебора.

— Мамы нет, дядя Джан, — нервно сказала она, чуть покраснев. Бедняжка Дебора не умела врать. — Что-нибудь передать?

— Я хотел спросить, увижу ли я вас всех на похоронах в пятницу.

— Я… да, я… так думаю… я не уверена. Мне бы очень хотелось пойти. Дядя Филип мне нравился, я его так уважала.

— А мама не встречалась недавно с Саймоном-Питером?

— Да. Во всяком случае, то есть, я не уверена. Я…

— Но она знает, что написано в завещании Филипа?

— Да… да, потому что мы думали, что Джонас… а потом мы услышали…

— Да. Что ж, скажи матери, что в пятницу я пришлю на ферму машину, чтобы отвезти вас в зилланскую церковь, если она до того времени не откажется ехать. Передашь?

— Да, я передам. Спасибо, дядя Джан.

Когда я ехал обратно, то решил, что больше не буду предпринимать попыток увидеть Ребекку до похорон, потому что ей надо дать время справиться с яростью. Несмотря на это, я надеялся увидеть ее на следующий день на дознании, но ее не было; заключение о смерти от несчастного случая было необходимо для похорон, и через двадцать четыре часа мы уже готовились к испытанию этой мрачной церемонией.

Время наконец пришло. Легкая влажная дымка наплывала со скал, странный полусвет окутывал руины шахты Сеннен-Гарт, а в пяти милях через пустоши, во дворе зилланской церкви, когда тело Филипа наконец предавали корнуолльской земле, которую он так любил, витало что-то призрачное.

7

Я шел на похороны, думая, что буду тронут, и я был тронут. Что еще я могу сказать? Адриан безупречно отслужил службу, церковь и кладбище были переполнены людьми. Это факты, но есть вещи, которые просто фактами не назовешь. Я шел на похороны моего брата, который погиб от несчастного случая в возрасте сорока одного года, но не его одного я хоронил тем холодным утром в деревне Зиллан. Я хоронил всю свою былую зависть, всю ненависть, которые играли такую большую роль в мои ранние годы; я хоронил свои былые тщетные усилия, былое недовольство, старые ошибки. В то утро в Зиллане я похоронил всю прошлую жизнь — ту жизнь, в которой я был так несправедливо приговорен к роли неудачника, жизнь, в которой мне приходилось бороться за свои права против тех людей, кому повезло гораздо больше, чем мне. Всю свою жизнь я смотрел в зеркало справедливости, пытаясь понять, как мне увидеть в нем свое собственное отражение, а теперь я попал в Зазеркалье, и весь мой мир встал вверх ногами. Люди, которым я так долго и так бессмысленно завидовал, умерли, их тела лежали в земле у меня под ногами, а их везение оказалось бесконечной иллюзией, скрывавшей разбитые, несчастные, бесцельно прожитые жизни. Теперь я видел своего брата Маркуса не веселым светским молодым человеком, а безнадежным школьником-переростком без цели и амбиций; брат Хью представлялся мне теперь не великолепным искателем приключений, одаренным талантом делать деньги, а хитрым бездельником, наслаждавшимся удачей до тех пор, пока она не изменила ему однажды на пустынном корнуолльском берегу. И наконец, я увидел Филипа не золотым героем тысяч историй о приключениях шахтеров, а эмоциональным калекой, жившим в своем собственном сумрачном мире, который превратился в кромешную тьму после несчастья на шахте Сеннен-Гарт.

Итак, я ступил в Зазеркалье, а когда обернулся, чтобы посмотреть на свое прошлое, то увидел, что мои попытки оторвать для себя кусок справедливости на самом деле были попытками навлечь несправедливость на моих братьев. Оказалось, что справедливость — это двуглавое чудовище, монета с двумя сторонами; я был занят несправедливостью в отношении себя, и мне не приходило в голову, что она является справедливостью по отношению к другим, а то, что было несправедливо по отношению к другим, принесло бы мне справедливость, которой я жаждал всю свою жизнь.

Но все это пришло мне в голову, когда я увидел, как гроб с телом Филипа опускают в свежую могилу. Я увидел это, и слезы полились у меня по щекам, но оплакивал я не только Филипа, но и несправедливую справедливость, которой я так безнадежно не понимал столько бесполезно прожитых лет.

8

После похорон я остался ночевать у матери на ферме, а на следующее утро за завтраком попытался убедить ее уехать из Корнуолла на несколько дней, чтобы хоть как-то отвлечься. Но она не хотела об этом даже и слышать. Весь день она провела в постели, поскольку врач строго-настрого запретил ей ходить на похороны Жанны, которые состоялись на следующий день, и я, уезжая в Пензанс на службу, оставил ее с «девушками» Тернер. Жанну похоронили тихо в пресвитерианской церкви, прихожанином которой был ее муж. Церемония была восхитительно проста и безыскусна, но я бы солгал, если бы написал, что, когда она окончилась, я не испытал огромного облегчения. Потом Лиззи с мужем отвезли меня и Эсмонда пообедать в «Метрополь», а позднее, когда мы немного оправились от потрясения вторых похорон в семье за два дня, Лиззи вызвалась поехать со мной на ферму Рослин выпить чаю.